Итак, она опять ничего не могла изменить – ничего от нее не зависело, как это было всю ее жизнь.
Дейн не могла оставаться рядом с домом.
И решила, что будет лучше, если она займется чем-то полезным, вместо того чтобы просто стоять и цепенеть от ужаса. Например, справится насчет Боя.
Она побрела к конюшне. Но с учетом того, что юбки промокли и отяжелели, ей потребовалось около четверти часа, чтобы пересечь лужайку.
А потом еще одно испытание – открыть тяжелую дверь. Агус, встревоженный скрипом, вышел навстречу с грозным видом, но, увидев, что перед ним Дейн, подобострастно поклонился.
– Миз Ратледж, что вы делаете на улице в такой ливень?
Хороший вопрос. Хотела бы она иметь на него такой же хороший ответ. Порядочная леди в такую погоду сидит дома. Она предпочла не отвечать, а сразу отвлечь конюха чем-то существенным.
– Я видела Боя.
– Нет, мадам. Он не возвращался.
– Я видела его, – настойчиво повторила Дейн, хотя в глубине души уже готова была поверить, что ей почудилось. – Он в Бонтере, он проскакал совсем рядом со мной.
– Я знаю, что вы переживаете из-за него, миз Ратледж. Но я его не видел.
– Я точно знаю, что видела его.
– Я верю вам, мэм. Как только дождь утихнет, я пойду искать.
Она не знала, что еще сказать, и повернулась, чтобы уйти.
– Не надо выходить в такой ливень, мэм.
– Я...
– Не надо. Вы здесь в безопасности. Мама Деззи сказала, что мы должны за вами приглядывать.
Глаза Дейн вспыхнули. Мама Деззи? Что он хочет сказать?
Она смотрела на стену воды в проем двери. Кажется, прошел год с тех пор, как она нашла тело Мелайн, но это случилось только вчера. Только вчера мама Деззи очистила от злых духов то, что принадлежало Мелайн, и освободила ее душу.
Только вчера.
Только один день с тех пор, как Мелайн отнесли из ее маленькой хижины на маленькое кладбище рядом со старицей.
Только день.
Мама Деззи ушла в ее домик с мешочками сухих трав, чтобы очистить хижину и изгнать злых духов и дурные мысли, но все знали, что к дому Мелайн не стоит подходить еще очень и очень долго.
Очень долго...
В голове у Дейн застучало. Кто будет искать ее там?
Долго, долго...
Она повернулась и, не сказав Агусу ни слова, выскочила из конюшни и скрылась за пеленой тумана и дождя.
Итак, Тварь все же явилась сюда. Тварь со лживыми глазами и змеиной хитростью. И эта змеиная хитрость позволила ей заставить мать проявить к ней великодушие, в то время как Лидии хотелось вцепиться ногтями Твари в лицо и визжать от злости.
И вот она стояла перед ними, и с одежды ее стекала вода. Почти две недели прошло, прежде чем она поняла, что заблуждалась.
– Разумеется, вы были правы, – говорила она. – Вы абсолютно правы, Оливия. – Мне не следовало оставаться в Монтелете наедине с Питером, и я надеюсь, что могу воспользоваться вашим приглашением остаться здесь.
И что могла сказать Оливия? Она не могла позволить себе явную грубость. Она никогда не отказывалась от тех приглашений, что делала, и, насколько это было известно Лидии, еще не пыталась связаться с родителями Найрин, ибо не могла опуститься до того, чтобы списываться с людьми явно ниже ее по происхождению.
Она оказалась в тупике. Оливия вынуждена была проявить гостеприимство, хотелось ей этого или нет.
– Конечно, можете. Вы правильно поступили, Найрин. «О, я-то знаю, что правильно поступила».
– Вы так добры, – сказала Найрин. – Я вам так благодарна.
Но в голосе ее не слышалось благодарности – он звучал самодовольно, с нотками триумфа. Оливия вызвала Тула.
– Мисс Найрин остается с нами на несколько дней. Приготовь для нее комнату, пожалуйста. Вели Сью отнести ее сумки и показать, где она может отдохнуть и переодеться к ужину. Да, чтобы решиться ехать в такой ливень, требуется немало мужества.
– В доме было так пусто. Я была одна. Питер куда-то уехал. Я чувствовала себя такой одинокой, всеми покинутой, такой зависимой от. Питера и слуг, что решила: настало время уезжать отсюда. Обещаю, что не стану злоупотреблять вашим гостеприимством.
Сью влетела в комнату.
– Наверху все готово, миз Оливия.
– Отлично! Покажи нашей гостье ее комнату.
Найрин вышла следом за служанкой, и при этом на губах ее продолжала играть ускользающая кошачья улыбка.
Лидия смотрела ей вслед, поджав губы и скептически прищурившись.
– Я ее ненавижу.
– Мы будем делать то, что положено, – сказала Оливия.
Единственное, с чем можно себя поздравить, так это с тем, что она сейчас не с Питером, а значит, они не могут заниматься этими ужасными гадкими вещами, как тогда, когда она увидела их голыми.
На этот раз все получится, решила она. Лидия слишком много приложила к этому труда. Все должно получиться. Должно.
Дождь...
Он начался на рассвете, он пришел по стопам жуткой, непередаваемой катастрофы, которая случилась с ним ночью. В игре ему катастрофически не везло.
Голова страшно болела...
Его сглазили...
Дювалье уже приходил.
«Совсем неразумно, месье Клей. Все эти милые доллары и все эти благие намерения – вы бросаетесь ими, как будто это пустые бумажки. Швырнули свое состояние на ветер, словно ненужную бумагу в воду. И она расползается на ваших глазах. Вы ведь не тупица, месье Клей. И, честно говоря, я был поражен, когда вы вернули долг и, как человек здравомыслящий, решили положить деньги под проценты. Но страсть вас подвела. Вы все же пошли играть и теперь оказались в еще большем долгу.
Да, дорогой друг, что вы на этот раз будете делать? Такая сумма. Две недели, друг мой, две недели – это очень щедрый срок. Надеюсь, ваш источник будет столь же великодушен».
Его источник...
Его источник? Крохотный красивый бриллиант, брошенный в ненасытную утробу игорной страсти. Он никогда не остановится, он знал это, даже когда начинал играть по-крупному. Большие ставки его не пугали. Он все повышал их в надежде отыграться. И так раз за разом.
Но Клей не сможет играть ни по маленькой, ни по-крупному, если умрет. Или если его искалечат, превратив в обездвиженного инвалида.
Теперь он терял день из-за дождя. Он никогда никуда не ездил в дождь, потому что было грязно, противно, мокро.
Клей повернулся на бок и застонал. Две недели тогда, две недели сейчас. Это что, заколдованный срок? Он закрыл глаза. В голове стучало. Было очень больно. Клей не знал, что делать. Мелайн больше не было – от нее осталась лишь дурацкая считалка, которую она выучила ребенком.
