— Я освобожу вас от этого обета, — сказала я и, приметив, что муж смотрит в другую сторону, подарила ему поцелуй.
Затем он забросал меня вопросами о брачной ночи. Вопросы эти заставили меня покраснеть; клянусь, не думала, что ему это интересно.
Далее он завел со мной очень ученую беседу и сказал, что плоть и дух — совсем разные вещи, никакого отношения друг к другу они не имеют. И все субстанции нематериальные (так он это назвал), как то: любовь, страсть и прочее в этом роде руководятся и направляются духом; а богатые особняки, поместья, экипажи и различные изысканные развлечения принадлежат плоти.
— Итак, — продолжал он, — у тебя, моя милая, двое мужей: один — предмет твоей любви, данный тебе для удовлетворения страсти; другой — предмет необходимости, обеспечивающий тебя всем потребным для роскошной и привольной жизни. (Я точно запомнила каждое слово, потому что по моей просьбе он повторил все это три раза: он такой добрый, всегда готов повторить, когда я прошу!) А поскольку дух следует предпочитать плоти, то и меня ты обязана предпочитать другому своему мужу, тем более что и по времени я ему предшествую. Все это я говорю тебе, милая, — прибавил он, — для того, чтобы успокоить твою совесть.
— Плевать на совесть! — отвечала я. — Когда мы снова встретимся в саду?
Но тут к карете подъехал муж — видеть его не могу! — и спросил, как мы.
— Отменно, всегда к вашим услугам, — ответил мистер Вильямс.
Затем они заговорили о погоде и о всяком разном. О, как я желала, чтобы он снова отъехал подальше! Но напрасно, так и не удалось мне более ни словечком перемолвиться с мистером Вильямсом наедине.
За обедом мистер Буби был с мистером Вильямсом очень любезен, сказал, что сожалеет обо всем происшедшем и постарается загладить свою вину, если это в его силах, и с этими словами вручил ему банкноту в пятьдесят фунтов. Мистер Вильямс, сама доброта, принял деньги, несмотря на все прошедшее, и сказал: он надеется, что Бог простит мистера Буби, а сам он будет молиться за него.
Нет, правда, ловко же мы его дурачим! Времена изменились: я забрала над мужем полную власть и твердо намерена никогда больше не давать ему воли.
Глупа та женщина, что, взяв в руки вожжи, снова их выпускает.
После обеда мистер Вильямс выпил за Церковь et cetera и улыбнулся мне; а муж, когда пришел его черед, выпил за et cetera и Церковь, за что получил от мистера Вильямса суровый выговор, ибо большой грех ставить мирские вещи впереди Церкви. Что такое Et cetera, я не знаю
[38]
, но, кажется, это как-то связано с выборами главного у нас; потому что когда я спросила, не за местечко ли мистера Буби они пьют, мистер Вильямс со смехом мне ответил: вот-вот, известного местечка это и касается.
Я ушла к себе при первой же возможности, надеясь, что мистер Вильямс скоро напоит сквайра — он не раз говорил, что это совсем не трудно — и придет ко мне; однако вышло иначе. Полчаса спустя входит ко мне Буби и говорит, что вместе с мистером Вильямсом сейчас сидит у нас мэр его городка и еще два или три члена совета, так не хочу ли я послушать, как Вильямс распевает один мотивчик
[39]
— чудо как хорошо.
Всякая возможность увидеть милого моего Вильямса для меня счастье, мы же теперь так редко встречаемся, и я пошла с ним. Вся компания была в сборе, в комнате стояло облако табачного дыма; пастор Вильямс сидел во главе стола, он разрумянился, лицо сияет, словно солнце сквозь туман, — с той лишь разницей, что солнцу недостает трубки в зубах.
Радость моя улетучилась, ибо я поняла, что увидеться с мистером Вильямсом наедине мне нынче не удастся; что же до мужа, то о нем я совсем не заботилась, так что посоветовала ему сесть и выпить за отечество вместе со всей компанией. Однако он отказался и попросил меня сделать ему чаю, прибавив при этом, что ничто не вызывает у него такого отвращения, как кучка мерзавцев, рассуждающих за бутылкой о принципах честных людей.
— Я ведь знаю, — добавил он, — что большинство из них — болваны, не способные правую руку отличить от левой; а вон тот, слева от пастора, что так красно говорит о кораблестроении, а все прочие ему в рот смотрят, — последний негодяй, который, ежели я не прослежу, всех их скопом продаст моему сопернику.
Право, не знаю, зачем обо всем этом пишу, я ведь ничего не понимаю насчет Политикаинов, разве только то, что говорил мне пастор Вильямс, а он говорил, что всякий христианин должен держаться той же партии, что и епископы
[40]
.
Выпив чаю, мы вышли в сад и гуляли там до темноты, а затем муж предложил не возвращаться в компанию (чего мне очень хотелось, потому что я желала еще раз увидеть пастора Вильямса), а поужинать вдвоем в другой комнате. Опасаясь вызвать в нем ревность, да и понятно было, что пастор Вильямс давным-давно ушел, я принуждена была согласиться.
— О! сколь ужасна судьба женщины, вынужденной ложиться в постель с голенастым сквайром, который ей вовсе не нравится, когда тут же в доме сидит за бутылкой веселый пастор, которого она обожает!
На следующее утро я поднялась в скверном настроении, и, что он ни говорил и ни делал — ничем не мог меня развлечь. Я злилась, что мужья забрали много власти над нами, и клялась, что не позволю помыкать собой. Наконец он применил ту единственную методу, которая излечила меня от хандры, — пообещал, что через несколько дней мы отправимся в Лондон. Нетрудно догадаться, как это меня развеселило, ибо, помимо желания блеснуть в свете и накупить себе нарядов, драгоценностей, экипажей, особняков и десять тысяч прочих чудных вещиц, я слыхала, что пастор Вильямс собирается туда же получить назначение на новый приход.
