КАПИТАНУ ГЕРКУЛЕСУ ВИНЕГАРУ
[74]
«Борец», суббота, 26 января, 1739—1740Dixero quid si fortu jocosius, hoc mihi juris Cum venia dabis.
Horace
[73]
Дорогой сэр! Недавно вы поразили мир двумя весьма обстоятельными (чтобы не сказать — скучными) очерками, посвященными добродетели. Кто бы мог ожидать и кому под силу вынести столь благочестивые и высоконравственные речи из уст капитана Винегара?
«Quis tuleri Gracchos de seditione querentes»
[75]
.
Было бы скорее в вашем духе принять противоположную сторону и нанести последний удар сей даме, чья нагота, кажется, так прельщала Платона. Не знаю, доставило бы ей удовольствие являться обнаженною в нашем прохладном климате, но уверен, что своих приверженцев она всегда разоблачит донага.
Милорд Бэкон, которого я почитаю мыслителем несколько более значительным, чем вы, был столь далек от искушения определить истинную добродетель (а тогда, позвольте заверить вас, ее положение было куда прочнее нынешнего), что рискнул предложить лишь ее тень. Он советовал людям носить маски тех добродетелей, что были ближе всего к их порокам: скупцу изображать бережливость, моту — щедрость, трусу — смирение, сорвиголове — доблесть и далее в том же роде.
Так рассуждает мудрый человек, который знает жизнь и как ее прожить. С такой духовной пищи человек крепнет. Это не химерическая доктрина, заморившая голодом всех своих адептов, попахивающая романтической бочкой Диогена, и недалек день, когда она истощит нас до того, что мы будем рады жить и в бочке.
Здесь я не стану нападать на первую часть вашей апологии добродетели, где вы рассуждаете о том свете. Предмет этот, надеюсь, уже вполне удовлетворительно разобрали некоторые современные вольнодумцы. Не могу, впрочем, не отметить, сколь уместно вы употребляете в этой связи слово «греза». И ежели вы имеете желание и далее грезить или же разговаривать во сне, чем, по нашему полному убеждению, вы и занимаетесь в вышеупомянутом очерке, я ни в коем случае не стану будить вас. Опьяняйтесь в свое удовольствие, добрый капитан, но не распространяйте свои опиаты в народе, ибо, ежели вы сделаете это, я всегда применю должное противоядие. Меня не напугает ваш клуб, чьей смехотворной и чудодейственной силе «credat Judoes Apella, non ego»
[76]
.
Перехожу ко второй части вашей апологии, где весьма благопристойно утверждается, будто добродетель не только совместна с житейской выгодою, но и обязательна для нее. Тут, закусив удила, вы, благородный капитан, учите нас, сколь важную опору для честолюбия она составляет, сколь необходима она для приобретения и сохранения положения. В связи с тем, что вы не соблаговолили сообщить нам, какое положение подразумеваете, я продолжу вашу мысль, предположив, что это положение при дворе. Действительно, если мы рассмотрим нравы и поведение господ, что в настоящее время имеют счастье занимать таковое, мы, возможно, склонимся к тому, чтобы разделить ваше мнение. Тем не менее хорошо известно, что иные из сочинителей вашего направления мыслей представляли дворы почвою, на которой цветок добродетели нечасто принимается. Должен признать, что в недавнее время таких сочинителей объявилось совсем мало, и, значит, придворная почва изменилась к лучшему со времен стоиков, и теперь добродетель произрастает там успешнее, чем прежде. Но не могло ли это растение, подобно некоторым иным, вместе с почвою чуть переменить свою природу; не стала ли добродетель, обязательная для положения при дворе, добродетелью иного рода, нежели та, какую любил Платон; не существует ли некоей особенной добродетели, подходящей джентльмену, как выразился король Карл II о религии
[77]
; и если, по слову Горация, порок часто принимает вид добродетели, то не может ли добродетель иной раз принять вид порока? — мне трудно решить. Возможно, те или иные свойства и поступки могут быть добродетельны при дворе и порочны везде, кроме двора; мы знаем, что пролитие крови считается похвальным для солдата, ибо это его обязанность; забвение обещаний, вероломство и проч. могут, таким образом, почитаться похвальными для придворного. Наконец аргумент, который мне видится наиболее сильным: если, согласно юридической максиме, основа и глава двора не может быть не прав, то эта неспособность к неправоте, должно быть, нисходит на всех, кто принадлежит ко двору; и потому порочный человек никак не может там состоять, ибо пока он там состоит, он непорочен.
