— Мама, я никогда не просил Велвла говорить с тобой, и Бейлка тоже не просила его об этом. Он хочет, чтобы мы поехали вместе с его детьми, чтобы им было веселее.
— Бейлка будет мне как родная дочь, — говорит довольная мама и переводит дыхание. Камень упал с ее сердца. — Я еще доживу до того, что вы порадуете меня и я буду носить на руках внука. Блюмеле, пусть земля ей будет пухом, находила в письмах своих детей прилипшие к бумаге крошки пряников. У нас было торжество, и мы посылаем тебе угощение, писали ей дети. И моя компаньонша, да упокоится она в мире, бедняжка, бывало плакала от радости. Часто в письмах встречались такие загогулины, что даже знаток всех семидесяти языков не смог бы их прочитать. Это ее невестки давали своим маленьким деткам подержать карандаш и водили их ручками по бумаге, мол, привет бабушке. Ты же понимаешь, каково было на сердце у Блюмеле оттого, что ей не пришлось поцеловать внуков. Так что меня совсем не удивляет ее стремление поехать к детям в Аргентину и ее тяжбы с реб Борехлом, который, напротив, хотел уехать в Эрец-Исраэль. Но я, сын, не хочу ехать в Россию к большевикам. Даже если ты меня озолотишь! Я слышала, что большевики закрыли там все синагоги, кроме того, говорят, что они не впускают стариков. Они принимают только тех, кто может работать. Так не лучше ли, сын, вам остаться здесь, чтобы я дожила увидеть от вас радость? Всевышний может помочь вам и здесь. Всевышний повсюду. И как бы то ни было, здесь ты уйдешь от еврейства не так далеко, как там, — мягко и умоляюще подводит итог мама.
— Бейлка ни за что не выйдет за меня замуж, если я не поеду с ней Россию.
— А? Почему?
— Бейлка говорит, что здесь она всегда будет выбиваться из сил за швейной машиной, а в России ее ждет счастье. Поэтому она ни в коем случае не хочет здесь оставаться.
Мама сидит с опущенной головой. Ее руки бессильно лежат на коленях. Она смотрит на свои натруженные пальцы, потрескавшиеся от мороза и искривленные от труда.
— Так, значит, Велвл-портной прав, — взволнованно говорит она. — Ты не хочешь оставлять меня одну, поэтому не женишься на Бейлке и не едешь вместе с ней. Выходит, что я виновата и из-за меня ты бросишь свою невесту-сироту.
— Она пока еще не невеста.
— Что значит, она не невеста? Ты ведь с ней гулял и вскружил ей голову? Ну, я имею в виду… Ты что, никогда не целовал ее, не гладил?
— Было, — говорю я.
Лицо мамы сияет. Она бросает на меня взгляд, словно удивляется: и когда это ее мальчик стал взрослым мужчиной? Но тут же она снова становится серьезной. Чем ей, с позволения сказать, гордиться? Тем, что ее сын баловства ради дурит девушке голову? Она снимает полушубок, закутывается в шаль и собирается идти за чолнтом.
— Мама, — окликаю я ее, — я должен сказать тебе еще кое-что. Всю свою жизнь ты думала только обо мне. Про себя ты всегда забывала. Пока я был мальчишкой, ты не хотела, чтобы у меня был отчим. Когда я подрос, ты все ждала, что я женюсь. Теперь, когда у нас с Бейлкой ничего не получилось, я не хочу, чтобы ты продолжала ждать. Ты хочешь выйти замуж за реб Меера?
Мама снимает руку с дверной задвижки и замирает спиной ко мне.
— Что это взбрело тебе в голову?
— Реб Меер благородный еврей, и я знаю, что он будет относиться к тебе достойно. Ты выйдешь замуж за реб Меера?
Мама возвращается от двери медленными, нетвердыми шагами, как будто она только что встала с постели после болезни.
— Реб Меер, — говорит она тихо, — прекрасный человек. Когда он приносит свой товар хозяйкам, они просят его присесть. Им приятно побеседовать с ним, и они угощают его стаканом чая.
— Видишь, мама, я говорю то же самое. Когда ты выйдешь замуж за реб Меера, ты начнешь жить для себя самой, а не только для меня.
— И в доме будет, кому сделать для меня кидуш, — говорит она еще тише. — Ты, сын, делаешь кидуш ради меня, а не потому что Всевышний так повелел, и не читаешь благословение после еды.
— Реб Меер поможет тебе и с заработком, — говорю я.
— Реб Меер поможет мне и с заработком, — повторяет она. — Он, не сглазить бы, везучий человек. Когда он останавливается рядом с моими корзинами, ко мне со всех сторон устремляются покупатели. А когда он называет женщинам цену за мой товар, они с ним не торгуются, они его уважают.
— Да он и сам добытчик, — добавляю я.
— Еще какой, не то что я, — охотно соглашается мама. — Хотя он носит свой товар в корзинке, он зарабатывает больше, чем я с целой лавки.
— И прислугой при его маленьких детях тебе тоже быть не придется. У него замужние дочери.
— И они очень удачно вышли замуж! — откликается она с такой гордостью, словно дочери реб Меера — ее любимые племянницы. — Мне не придется быть мачехой.
Мама до сих пор сомневается, до конца ли она выполнила свои обязанности перед пасынками. Ей всегда казалось, что они смотрят на нее косо, так как она заняла место их матери. Она никогда не прикасалась к одежде, оставшейся от покойницы, и сыновьям мужа была предана больше, чем своему единственному сыну. Как бы мать ни вела себя с собственной плотью и кровью, ей ничего по этому поводу не скажут, но что до детей мужа, то шевельнись хоть волос на их голове, все тут же шепчутся: мачеха.
И мама завершает свои размышления вслух:
— Я больше никогда не выйду замуж за вдовца, обремененного детьми.
— Так что в итоге, мама? Ты выйдешь замуж за реб Меера?
Она смотрит на меня растерянно, словно напрочь забыв, с чего мы начали наш разговор.
— А ты?
— Я перееду в другую комнату.
— Нет, — вздыхает мама. — Я не выйду замуж, пока ты не женишься.
— Но почему? Я ведь могу жить отдельно. Но если ты хочешь, я могу остаться с вами. Я буду хорошо относиться к реб Мееру. Я тебе это обещаю.
— Нет, — качает она головой, — я не выйду замуж, пока ты не женишься. Мне не нужно, чтобы обо мне говорили: не могла дождаться, когда сын найдет себе пару. А еще я не поступлю так из-за твоего отца, пусть земля ему будет пухом. К тому же я не знаю, захочет ли реб Меер жить с тобой. Я вот не хочу мужа с детьми, так почему он должен хотеть вдову с сыном? Кроме того, ты сбросил с себя бремя еврейских заповедей, а реб Меер очень набожен. Я мать — я страдаю, но терплю, но он — не твой отец. Я думала, что, когда ты найдешь свою суженую, тогда и мне станет полегче.
— Ты хочешь, чтобы я женился на Бейлке и уехал с ней в Россию? Иначе ведь она не согласится.
— А как ты думаешь? — Ее губы дрожат. — Хочу я отпустить от себя своего сына, лишь бы выйти замуж? Как ты думаешь, сын ты мой единственный?
— Я знаю только то, что мама у меня одна. — Я глажу мамин парик и целую ее.
— Не целуй меня, я не свиток Торы, — строго говорит она, и щеки ее вздрагивают. Ее подбородок дрожит так, словно она делает величайшее усилие, чтобы не расплакаться. — Мог бы гулять с девушкой, которую не тянет, как клещами, к большевикам, тогда мне не пришлось бы выбирать между тобой и реб Меером. Но такова уж моя мрачная судьба, так зачем грешить пустыми речами?
