Мы живем в задней комнатке кузницы. В нашей комнатке нет окна, и всю неделю, даже днем, в ней горит коптящая нефтяная лампа. По субботам, когда ремесленники не работают, мы сидим в передней комнате, в мастерской. Я сижу опечаленный, думаю о моем погибшем огороде, а мама на пороге читает книгу «Лев тов»
[7]
:
— По обычаю вечернюю молитву на исходе субботы читают поздно, потому что после субботы грешники не возвращаются в ад, пока земная община не закончит молиться. В пятницу же вечером, когда земная община произносит благословления наступающей субботе, является ангел преисподней и взывает: «Грешники, выходите из ада!» Во время празднования субботы народом Израиля грешники выходят из пламени и погружаются в воды реки, чтобы остудиться. Отсюда обычай, согласно которому тот, у кого умерли отец и мать, не должен в субботу пить воду между предвечерней и вечерней молитвами, потому что в это самое время его родители заходят в нее остудиться.
— Слышишь, Хаимка? — Мама поворачивает голову в сторону нашей комнаты и говорит тихо, чтобы Блюмеле не услышала: — Слышишь, что тут написано? А ты, горе мне, поливал в субботу свои цветочки.
Мама вздыхает и продолжает читать:
— В субботу вечером поют песнь «Элияу-пророк» по двум причинам. Во-первых, Мессия и Элияу-пророк не придут в субботу, поэтому, когда суббота заканчивается, мы поем песнопение «Элияу-пророк», чтобы он пришел и принес нам весть об Избавлении. Вторая причина состоит в том, что на исходе субботы Элияу-пророк сидит со множеством тысяч ангелов и записывает всех, кто хранил святость субботы, и также всех, кто, Боже упаси, осквернял ее… Слышишь, Хаимка?
Блюмеле сидит на своих ступеньках с книгой «Менойрас а-маойр»
[8]
. Очки в медной оправе, подвязанные веревочками, постоянно падают у нее с кончика носа. Ее маленькая высохшая головка тонет в больших желтых страницах, разделенных посередине черной полосой. Сверху идет текст на священном языке, а снизу — перевод на простой еврейский.
Это напоминает ей дом богатого торговца фруктами. На верхних этажах, в великолепных хоромах, живет он сам со своей семьей. Когда Блюмеле поднимается туда, она должна стоять в прихожей, как нищенка, пугаясь чужого, тяжелого языка, на котором говорят между собой образованные невестки и дочери оптовика. Зато внизу, в полуподвале, где находится склад фруктов, ей с другими базарными торговками уютно, бывать там одно удовольствие. Там можно торговаться с оптовиком сколько душе угодно. А если он поминает прошлогодние долги, ему дают такую отповедь, что он замолкает. Точно так же, не рядом будь упомянута, выглядит и книга «Менойрас а-маойр» с черной полосой на страницах, на священном языке вверху и на простом еврейском внизу:
— Мы находим в «Мидраш Танхума»
[9]
историю про рабби Акиву
[10]
. Эта история случилось с рабби Акивой, когда он шел по кладбищу и встретил человека, чье лицо было черно, как уголь. Этот человек нес дрова на плече и при этом бежал так же быстро, как лошадь. Рабби Акива повелел ему остановиться и спросил: «Сын мой, почему ты выполняешь такую тяжелую работу? Если ты раб, то я тебя выкуплю. Если же ты делаешь это от бедности, то я дам тебе денег. Кто ты, человек или злой дух?» Тот ответил: «Я покойник, и каждый день я обязан рубить дрова, на которых меня жгут». Спрашивает рабби Акива: «Каково было твое занятие при жизни?» Говорит ему мертвец: «Я был сборщиком налогов, я угождал богатым, а бедных убивал…» Ты слышишь, Борехл? — обернувшись, говорит Блюмеле.
Реб Борехл лежит на кровати, и летним вечером его высохшее тело дрожит. Он стонет и ойкает:
— Я не был сборщиком налогов, я никого не убивал, я всю свою жизнь был бедняком. Ой, Отец небесный!
Реб Борехл несколько раздражителен по своей природе, к тому же его трясет как в лихорадке. Он садится на кровати, размахивает тощими руками и шлепает мягкими губами:
— Ты, ты во всем виновата. Это ты все клянешься, что я еще доживу до того дня, когда я увижу своих детей в Аргентине. Я тебя, разбойницу, умоляю: давай не поедем за моря в эту иноверческую страну, откуда мои кости после смерти должны будут катиться в Святую Землю. Давай поедем в Эрец-Исраэль. А ты все равно хочешь в Аргентину, и после смерти моим костям все-таки придется перекатываться.
Блюмеле не отвечает. Она не хочет, чтобы моя мама услышала, как она ругается со своим мужем. Ведь мама упрекнула ее в том, что ее сыновья стоят на фотографиях без шапок. Блюмеле поправляет на носу очки в медной оправе, пропускает кусок истории и читает дальше о том, как рабби Акива шел от города к городу, пока не пришел в город Альдуко, где жила Шушмира, жена этого покойника. Там он нашел его сына, который был еще не обрезан, обрезал его и сел изучать с ним Тору. В тот же час грешник был избавлен от мучений. Он явился во сне к рабби Акиве и сказал ему: «Да будет тебе место в раю за то, что ты спас меня из ада…» Ты слышишь, Борехл?
— Так как у меня нет сил пойти послушать настоящего проповедника, я вынужден слушать проповеди своей жены, — вздыхает реб Борехл и смотрит на стенные часы с еврейскими буквами на циферблате
[11]
. Маятник размеренно ходит туда-сюда, словно стараясь не делать резких шагов в субботу. Ржавая цепь с гирькой медленно опускается все ниже и ниже. После авдолы, даст Бог, я заведу часы, думает старичок. Ой, если бы и человека можно было завести так, чтобы он продолжал идти. Реб Борехл собирается с силами, слезает с высокой кровати и омывает руки. Пора на предвечернюю молитву.
Я тоже собираюсь с силами в своей печали. Я выхожу во двор и оглядываюсь. От моего огорода не осталось и следа. Сломанные деревянные ящики с растоптанными цветами убрали, высыпавшуюся из них землю подмели. Блюмеле замечает меня и закрывает книгу.
— Хаимка, может быть, зайдешь ко мне попробовать мой сливовый компот? Мой Борех к нему даже не притронулся. Твоя мама на меня сердится, но тебе-то я ничего плохого не сделала. Можешь мне поверить, у меня несколько внуков старше тебя.
Тут во двор выбирается реб Борехл. Мама обращается к нему:
— Здоровья вам, реб Борех. У меня в печи стоит для вас чайник с горячей водой. Уважьте меня. Чтоб мне было то, чего я вам желаю. И за что только ваша Блюмеле на меня обижается?
— Так уж человеку свыше предписано: чему бывать, того не миновать! — вмешивается Блюмеле.
