— Мало, говорят вам!
Лиза, кажется, ничего не видит, она, как сова, спит с открытыми глазами, но тут она вдруг кричит мужу:
— Добавь ему и пусть идет!
Алтерка добавляет парню еще гривенник и делает хорошую мину при плохой игре, стараясь не выглядеть проигравшим:
— Когда я имею дело с хорошим человеком, я тоже становлюсь хорошим.
Браток уходит, и Лиза сыплет соль на раны мужа:
— Думаешь, все тебе квартирный хозяин, на которого ты рявкаешь, когда он приходит требовать плату? С кем ты связываешься, с хулиганом? Он же пырнет тебя в бок ножом!
Во двор вваливается женщина с высоким наморщенным лбом и набожно ссутуленной спиной. Она вцепляется своими большими жилистыми руками в край обитого жестью стола мясной лавки, словно это священный кивот в синагоге, и, раскачиваясь, взывает:
— Евреи, подайте милостыню. В святых книгах написано, что надо подавать беднякам. Кто не верит, пусть возьмет нравоучительную книгу, и он ясно увидит в ней, что бедняк, берущий милостыню, делает дающему большее одолжение, чем дающий бедняку.
— Не делайте мне одолжения, — рычит гусятник, — идите работать. Сейчас канун Пейсаха. Месите тесто для мацы, раскатывайте его по подряду. Ощипывайте битую птицу. Что вы ко мне пристаете? Я сегодня уже достаточно дал.
— Мудрецы говорят, — с напевом, словно читая молитву, отвечает на это женщина, — когда бедняк приходит за милостыней, не отталкивай его словами: «Я сегодня уже давал, приходи в другой раз». Чтобы просящий не уходил от тебя с пустыми руками, Господь, да будет Он благословен, посылает ангела, который смотрит, в добром ли расположении духа, с радостью ли дает богач милостыню или же с печальным лицом. Об этом много сказано в святых книгах…
От ярости у Алтерки наливаются мешки под глазами. Кажется, он сейчас схватит женщину за загривок и вышвырнет со двора. Но, к своему великому изумлению, он видит, как по лицу Лизы разливается широкая улыбка, и слышит, как ее уста источают молоко, мед и добрые речи:
— Что вы хотите, уважаемая госпожа? Милостыни? Вам не нужно долго просить. — Лиза сует руку в карман фартука и звенит мелочью.
Алтерка не выказывает удивления. Он оглядывается вокруг: ага! Ясно! К столу приближается мадам в шляпе с перьями, а позади нее идет служанка с корзинкой. Лиза хочет хорошо выглядеть в глазах мадам и отсчитывает деньги, загибая пальцы:
— Не один, не два, не три, не четыре
[83]
.
Женщина кивает головой при отсчете каждого гроша. Она согласна. Но при этом она продолжает поучать:
— Это людей надо считать «не один, не два», чтобы им не повредил дурной глаз, а денег жалеть не надо. Милостыня, которую дают женщины, приятнее и желаннее той, что дают мужчины. То, что мы даем беднякам, мы словно даем Всевышнему. Ни один человек не обеднел оттого, что давал слишком много милостыни. Мы находим в Геморе…
Алтерка затыкает уши и выбегает из своей гусятни как ошпаренный. Он знает, что если бы не мадам, его жена не отдала бы этой попрошайке всю оставшуюся мелочь: когда надо, Лиза умеет сделать вид, что она сладкая, как сахар. Но он больше не может это выносить. Он останавливается в воротах и изливает свою горечь маме:
— Послушайте, Веля, вы же тоже всегда разговариваете, как раввинша, но по сравнению с этой святошей вы просто мелочь. Пойдите, взгляните, как она льет бальзам, как она попрошайничает, цитируя Святое Писание. Говорю вам, от этих цитат может хватить удар.
II
Мама сидит озабоченная. Тревога ее нарастает по мере того, как она все чаще сует руку в карман и раздает свои кровные гроши. Сначала прошла волна обычных бедняков. Но вот грядет новое нашествие, со звоном и выкриками, словно перед солдатским полком, идут музыканты.
Алтерка-гусятник стоит в воротах и выкрикивает, как приветствующий гостей бадхан
[84]
:
— Идут кружки для подаяния, идут кружки для подаяния!
Подходит еврей с густыми седыми пейсами и широкой растрепанной бородой. Его лицо буквально утопает в волосах, так что видна только пара торчащих ушей. Он стучит кружкой:
— Подайте любящим Тору. Из-за того, что мало учат Тору, рушится мир.
Мама бросает в его кружку мелкую монету.
— Долгих вам лет, — благодарит ее еврей.
— Аминь, — отвечает мама. — И вам дожить до тех пор, когда протрубит шофар Мессии. Благословите моего сына.
— Желаю вам удостоиться увидеть своими глазами, как ваш сын становится большим знатоком Торы.
Мама теряется. Столь многого она не требует. Она была бы довольна, если бы ее сын хотя бы молился три раза в день. От этих мыслей ее отвлекает второй еврей, возникший в воротах сразу же вслед за первым.
Этот собиратель пожертвований — маленький, тощенький, в тяжелой круглой барашковой шапке. Из драной подкладки его длинного потрепанного пальто, в котором у него путаются ноги, ветер выщипывает клочки ваты. Он подпоясан веревкой, а расстегнутая пазуха его пальто набита едой, — это подаяние ему лично.
— Подайте поддерживающим Тору. За грех отказа от изучения Торы умирают маленькие дети, — стучит он своей кружкой.
Он произносит это нараспев, едва ли не танцуя, но его страшные слова приводят маму в ужас. Она протягивает еврею яблоко, а в его кружку бросает монетку и говорит:
— Пусть вам больше не надо будет ходить по людям с протянутой рукой.
— Я не жалуюсь, я принимаю свою долю с достоинством, — отвечает еврей в рваном пальто. — Я не знаток Торы, но я слышал, как ребе говорил за столом, что бедность подходит еврею, как красные цветы для украшения белой лошади. — И веселый нищий уже кричит кому-то другому: — Подайте поддерживающим Тору! Подайте поддерживающим Тору!
К воротам приближается третий еврей — на нем жесткая шляпа, жесткий резиновый воротничок, очки в золотой оправе и даже меховой воротник. Он не кричит, не стучит кружкой для подаяний, а несет ее осторожно в вытянутых руках, словно эсрог с лулавом
[85]
.
Мама видит, что имеет дело с порядочным евреем, но все-таки хочет узнать, куда пойдет ее заработанный тяжелым трудом грош.
— Для кого, ребе?
— Для распространяющих Тору, — отвечает еврей, — Во время войны вместе с беженцами из Литвы в Вильну
[86]
прибыло много раввинов. Они создали здесь временное убежище для Торы.
