— А кто такие любящие Тору и поддерживающие Тору? — спрашивает мама.
Еврей поправляет на носу очки в золотой оправе, разглаживает усы, водя пальцами туда и обратно, и после долгого размышления решает не грешить злословием:
— Во время войны вместе с беженцами из Литвы в Вильну прибыли знатоки нравоучительных книг из Слободки
[87]
, светочи из Тельза
[88]
и неустанно изучающие Тору из Поневежа
[89]
. Они учат Тору и у любящих Тору, и у поддерживающих Тору.
Сказав свое и получив подаяние, еврей уходит неспешными шагами, как подобает знатоку Торы из Замети
[90]
.
Маму волнует один сложный вопрос. Она говорит сама себе вслух:
— Эта история с беженцами произошла лет пятнадцать назад. После войны раввины вернулись в свои города. Кто же тут остался?
— Кружка для подаяния осталась, — встревает Алтерка.
Мама спросила себя просто так, не думает же гусятник, что из-за гроша, который она жертвует, чтобы искупить свою душу, она подозревает порядочного еврея Бог знает в чем. И она зло отвечает Алтерке, насмешками которого она сыта по горло:
— Видно, не все раввины вернулись в свои города. Их места заняли другие, или они сами расхотели быть раввинами. Некоторые богобоязненные евреи опасаются давать ответы на галахические вопросы. К тому же у нас в Вильне есть ешива Рамайлы, знатоки Торы из синагоги гаона Элияу
[91]
, знатоки Торы из синагоги реб Шоэлки. Есть у нас и комитет ешив.
— И все трясут своей кружкой для подаяния, — говорит Алтерка. — Нет нехватки в напастях.
Подходит еврей с рыжей бородой и пучками рыжих волос на пальцах, в корзинке он несет рыжие пучки кистей видения
[92]
, арбоканфесы
[93]
и святые книги:
— Купите арбоканфесы для внучков.
— У меня нет внучков, — улыбается мама. — Мой сын еще не женат.
— Так купите у меня арбоканфес для вашего сына, — оживляется еврей. — Посмотрите, какой товар! Чистая шерсть, а длина — локоть, именно такая, какая и должна быть, по мнению Виленского гаона.
Мама украдкой бросает взгляд на Алтерку, не смеется ли он над тем, что этот еврей предлагает ей арбоканфес длиной в локоть. Ведь ее набожный сын не наденет арбоканфеса короче… Но, чтобы быть полным неудачником, надо тоже иметь везение: Алтерка вышел за ворота и ничего не слышал. Она сует еврею в руку подаяние, чтобы он поскорее ушел.
— Милостыни я не беру, — говорит несговорчивый еврей. — Добавьте что-нибудь и купите женский молитвенник. Новый молитвенник современного автора, напечатанный большими квадратными буквами, а не корявым старым шрифтом.
— Нет, — нетерпеливо отвечает мама. — У меня есть старый молитвенник, а современных мне не надо.
Торговца-разносчика отталкивает молодой человек без бороды и пейсов, но с кружкой для пожертвований:
— Подайте на часы заката.
— Что это значит? — в недоумении спрашивает мама.
— А вот что! — восклицает молодой человек, очень довольный возможностью дать рекламу своему предприятию. Он сует кружку для пожертвований под мышку и начинает считать, загибая пальцы:
— Когда надо дать на баню или приют — вы понимаете; на бедных невест, на сирот и вдов — вы понимаете; на ремонт кладбища — вы понимаете, кроме того, на Синагогальном дворе нужны трое часов: одни показывают, когда закрывать магазины в пятницу, вторые — когда благословлять субботние свечи, и третьи — когда на исходе субботы читать вечернюю молитву; так вот к этим трем часам нужен человек, который бы их заводил, а того, что этот человек стоит денег, вы не понимаете.
Мама больше не слушает, что там говорит этот молодой еврей. Она испуганно и напряженно смотрит на кого-то посреди улицы.
По улице идет девка Хайка. На ее деревянном лице красные румяна, в волосах торчат бумажные цветочки, платьице на ней короткое и узкое. Оно высоко вздернуто из-за большого живота, так что на шерстяных вязаных чулках видны подвязки с бантиками. Тощие коленки Хайки словно срослись вместе. Она широко расставляет ноги при ходьбе и раскачивается из стороны в сторону.
Лицо мамы горит от стыда. Она отворачивается, чтобы не видеть такого падения еврейской девушки. Господи спаси, эта девка опять беременна. Каждый год она отправляет в приют по ребенку. Детей у нее забирают. Нельзя оставлять их у Хайки, а то она их придушит, она же сумасшедшая. Тем не менее находятся охотники и на нее. Это просто кобели какие-то, а не мужчины.
Лавочники, которые из-за нашествия бедняков целый день мрачнее тучи, вдруг становятся веселыми и легкомысленными. Они смотрят вслед девице и хитро перемигиваются. Один даже начинает игриво мурлыкать какой-то мотивчик. Другой многозначительно вздыхает, будто вспомнив, каким он прежде был ходоком. Купчишка с бородкой лопаточкой развязно свистит и пугается. Против его желания из-под его бородки выпрыгнул легкомысленный юнец.
Выпятив свое жирное брюхо, засунув руки в карманы брюк, Алтерка стоит посреди улицы и рассматривает девку, прищурив глаз, как настоящий знаток.
— Надо иметь неодолимое влечение к женщинам, чтобы польститься на нее, — сплевывает он.
Хайка не видит и не слышит, что делается вокруг. Она идет прямо к нашим воротам и останавливается рядом с корзинками моей мамы:
— Чего ты хочешь? — жестко и неохотно спрашивает мама.
В придачу ко всем своим достоинствам Хайка еще и полунемая. С трудом ей удается выдавить:
— Яб-лоч-ко.
Внезапно она наклоняется и выхватывает из ведра самое большое яблоко, которое своей красотой должно привлекать покупателей.
— Вот э-то, — говорит она.
Мама вырывает из рук Хайки яблоко и кричит:
— Это не для тебя, тетеря.
Девка остается стоять с открытым ртом и злым взглядом. Она грозит маме кулаком:
— По-го-ди!
— Она натравит на вас своих любовников, — покатывается со смеху Алтерка.
Девка ковыляет прочь. Злость моей мамы проходит, и у нее начинает щемить сердце от жалости. Она выбирает пару мелких зимних яблок и догоняет Хайку:
