Девушка не могла больше сомкнуть глаз. Зачем Говард Трэси выпытывал ее мнения насчет знатности? С какой целью, если он не имел намерения жениться на ней из-за громкого титула? И как он просиял, когда она сказала, что не пренебрегает настоящими аристократами, что ее предубеждение против знатности имеет свои границы! Нет, положительно графская корона ослепляет его; ради нее он домогается руки бедной Салли Селлерс!
Так рассуждала девушка в тоске и слезах. Потом она вздумала оспаривать свое первое предположение, однако ее слабые усилия не привели ни к чему. В таких догадках и недоумениях прошла целая ночь. На рассвете Салли наконец заснула или, точнее говоря, бессознательно погрузилась в какой-то пламень, потому что тревожный лихорадочный сон походит на пожар. Не освежая мозга, он иссушает его и, вместо того чтобы восстановить телесные силы, приносит одно изнеможение.
ГЛАВА XXIII
Трэси написал отцу, прежде чем лечь спать. Он рассчитывал, что это письмо будет принято лучше его телеграммы, так как в нем содержались вести, приятные для отца. Молодой виконт сообщал, что он попробовал стать на равную ноги с низшими классами и работать ради насущного хлеба, что он выдержал борьбу и не стыдится своей попытки, так как ему удалось доказать на деле свою способность содержать себя личным трудом. Тем не менее, в общем, он пришел к заключению, что не может переделать свет своими единичными усилиями, а потому на будущее время намерен сложить оружие, сознавая, что он сделал достаточно. Теперь же ему хотелось бы вернуться домой, чтобы занять прежнее положение и удовольствоваться им, предоставив дальнейшие эксперименты новым миссионерам, другим молодым людям, которым нужен отрезвляющий житейский опыт – единственная логика, способная вылечить больное воображение и восстановить здравые понятия.
Затем Трэси осторожно подошел к вопросу о своей женитьбе на дочери американского претендента. Он хвалил молодую девушку, но не особенно распространялся насчет ее совершенств, преимущественно налегая на то обстоятельство, что предполагаемый брак послужит прекрасным поводом примирить Йорк с Ланкастером, заставить цвести враждующие розы на одном стебле и раз и навсегда положить конец вопиющей несправедливости, которая и без того существовала слишком долго.
Из его письма можно было понять, что он махнул рукой на прошлое и хочет вернуться к прежней жизни, считая, что так будет гораздо умнее, чем преследовать идею самоотречения, заставившую его покинуть отечество. Тем не менее он не говорил об этом ясно. И чем более перечитывал Трэси свое послание, тем убедительнее казалось оно ему.
Получив весточку от сына, старый граф остался доволен началом послания; он даже улыбнулся с ироническим самодовольством, но, читая конец, сердито фыркнул раза два, что можно было истолковать различным образом. В данном случае он не стал тратить чернил ни на телеграммы, ни на письма, а прямо сел на пароход, чтобы отправиться в Америку и посмотреть своими глазами, что там затевается. С самого отъезда Берклея он сердился на него, не обнаруживая ничем своей тоски по отсутствующему сыну; он твердо надеялся, что тот излечится от своей химерической мечты, и не хотел ускорять этого благодетельного процесса, которому следовало пройти все необходимые стадии; всякие письма и телеграммы из дому могли только испортить дело. Его расчет оказался верным, и в результате он одержал полную победу. К несчастью, она омрачалась только намерением Берклея вступить в нелепый брак. Да, присутствие отца в Америке было теперь необходимо.
В первые десять дней после отсылки письма Трэси некогда было задумываться. Он попеременно то витал в облаках, то спускался в глубь земли, насколько позволял закон тяготения. Юноша был или ужасно счастлив, или ужасно несчастлив, судя по расположению духа мисс Салли. Он ни за что не мог предугадать заранее, когда оно изменится, а в критические моменты не знал, почему оно изменяется. Порою она любила его пылкой, тропической, палящей любовью, не находя достаточно сильных слов для ее выражения, а потом вдруг ни с того, ни с сего барометр опускался, и жертва непостоянства попадала в пояс вечных льдов, чувствуя себя одинокой и всеми покинутой, как Северный полюс. Иногда бедняге приходило в голову, что лучше умереть, чем подвергаться таким внезапным и разрушительным переменам климата.
А между тем дело объяснялось просто. Салли хотела верить, что Трэси любит ее бескорыстно, и потому постоянно испытывала его на все лады, чтобы убедиться, правду ли он говорит. Простодушный малый не догадывался, что над ним производят такие эксперименты, и, конечно, попадал во все ловушки, расставляемые для него влюбленной девушкой. Они заключались в невинных с виду и как будто отвлеченных рассуждениях насчет общественных различий, громких титулов, аристократических привилегий и т. п. Нередко Трэси отвечал наобум, не взвешивая своих слов, только бы продлить разговор. Он не подозревал, что Салли зорко наблюдает за ним, следит за игрой его физиономии, вслушивается в каждое слово с таким напряженным вниманием, как подсудимый следит за чертами лица судьи и жадно ловит каждое его выражение, зная, что от этого человека зависит возвратить его семье и друзьям, даровать ему свободу или навсегда лишить солнечного света и человеческого общества. Он никак не подозревал, что его необдуманные речи тщательно взвешивались, и часто произносил смертельные приговоры там, где мог бы вполне сказать совсем противоположное. Каждый день терзал он сердце любимой девушки, а по ночам лишал ее сна, решительно не догадываясь ни о чем. Хладнокровный наблюдатель мог бы заметить, что настроение Салли никогда не изменялось, пока разговор не касался известного предмета, а в данном случае всегда наступала перемена. Даже от него не ускользнуло бы, что к этому неприятному предмету постоянно возвращалась только одна сторона, что это делалось нарочно, и каждый посторонний непременно бы спросил, что это значит, если бы не сумел найти объяснения такой загадки. Но Трэси недоставало проницательности или, пожалуй, подозрительности. Он заметил только одну странность: погода была ясна всегда при начале визита. Как бы она ни хмурилась потом, но беда постоянно начиналась при ясном небе. Он не мог объяснить себе этого курьезного факта, а только дивился ему. Между тем на поверку выходило следующее. Даже самая короткая разлука с ним была несносна для Салли, и она так жаждала увидать его снова, что все сомнения и подозрения сгорали в огне ее страстной любви, и она встречала своего милого, сияя радостью, которая вслед за тем омрачалась.
При таких условиях рисование портрета не может идти успешно. Портрет Селлерса работы Трэси плохо подвигался вперед день за днем, среди жестоких перемен погоды, и ежедневно усваивал следы житейских превратностей, выпадавших на долю его творца. Местами это произведение искусства отличалось большим мастерством, тогда как в других частях оно представляло нечто, обличавшее в художнике несчастливца, обреченного на всевозможные земные бедствия, начиная от боли в желудке и кончая водобоязнью. Но Селлерс был в восторге от своего изображения. Он говорил, что портрет похож на него, как две капли воды, что тут на его лице из каждой поры выступает особое настроение, и все они до того разнообразны, что не подыщешь двух одинаковых. Он утверждал, что его черты и поза выражали на этом полотне целую бездну различных ощущений. Может быть, работа Трэси была лишена всяких художественных достоинств, но по внешнему виду портрет вышел весьма внушительным. Американский претендент был изображен на нем в натуральную величину, во весь рот, в пунцовом бархатном одеянии пэра с тремя нашивками из горностаевого меха для обозначения графского достоинства; его седую голову венчала графская корона, чуточку сдвинутая набекрень для пущей молодцеватости. Когда на душе Салли было ясно, этот портрет заставлял Трэси улыбаться, но при дурной погоде он приводил его в отчаяние, леденил в нем кровь. Однажды вечером, когда влюбленные сидели вдвоем и все шло прекрасно, коварный дьяволенок, смущавший девушку, принялся опять за свои штуки, направляя разговор обычным путем на подводную скалу. Среди самой оживленной беседы Трэси вдруг почувствовал в своей груди какой-то трепет, исходивший извне, из другой человеческой груди, которая крепко прижималась к нему. После этого легкого толчка раздались рыдания. Салли плакала.
