– Салли, я вовсе не повторяю пустой молвы. Семья эта мне лично знакома.
Она была поражена.
– Неужели? Вы действительно знакомы с ними?
– Я знал брата мистера Трэси, Зило, как мы его называли; знал их отца доктора Снодграса. С вашим любезным мы не были знакомы, хотя он показывался к отцу время от времени, возбуждая о себе много толков. Бедный малый сделался в некотором роде притчею во языцех, по поводу своего…
– Вероятно, по поводу того, что он был поджигателем и убийцей? Такие подвиги, конечно, заставляют говорить о себе. Где же вы встречали эту семью?
– В Чироки-Стрип.
– О, как важно! Да в Чироки-Стрип не наберется даже столько народу, чтобы создать кому-нибудь репутацию, хорошую или худую. Эта местность не получила права гражданства, и все ее население состоит из нескольких шаек конокрадов.
– Так вот наш знакомый и был одним из них, – невозмутимо ответил Гаукинс.
Глаза девушки загорелись; дыхание стало отрывистым; однако она не дала воли гневу и смолчала. Государственный муж сидел смирно, выжидая, что будет дальше. Он был доволен своей выдумкой. По его мнению, это был чудный образец дипломатического искусства, и после такого подвига он мог со спокойной совестью предоставить Салли поступить по ее собственному усмотрению. Гаукинс полагал, что она махнет рукой на своего материализованного духа; он даже не сомневался в том и только хотел одобрить со своей стороны ее решение.
Между тем Салли задумалась и, к досаде майора, произнесла вердикт против него.
– У Трэси нет в нашем городе друзей, кроме меня, – сказала она, – и я не хочу покинуть его в несчастье. Я не выйду за него замуж, если он окажется дурным человеком, но если он оправдается, то соглашусь отдать ему свою руку, и даже сама постараюсь с ним увидаться. Мне он кажется вполне хорошим человеком; я не заметила в нем ни единой дурной черты, исключая, разумеется того, что он называл себя графским сыном, но, может быть, в сущности, это одно невинное тщеславие. Я не могу поверить, чтобы он сколько-нибудь походил на портрет, который вы мне нарисовали. Будьте так добры, сходите к нему и пошлите его ко мне. Я буду умолять, чтобы он поступил со мной по чести и сказал всю правду, не опасаясь ничего.
– Хорошо, я согласен. Вспомните, однако, Салли, что он беден и…
– О, мне это решительно все равно. Итак, вы сходите за ним?..
– Схожу. Когда?
– Как жаль, что теперь уже темнеет. Идти в такое позднее время неловко… Но вы обещаете мне отправиться к нему завтра утром?
– Едва только настанет день, он будет у вас.
– Ну, вот теперь вы опять стали прежним, добрейшим майором Гаукинсом, даже милее, чем когда-нибудь.
– Я не мог ожидать ничего выше этой похвалы. До свидания, моя дорогая.
Оставшись одна, Салли на минуту погрузилась в размышления, а потом сказала про себя серьезным тоном: «Я люблю его, несмотря на гадкое имя», – и с облегченным сердцем пошла заниматься своими делами.
ГЛАВА XXV
Гаукинс отправился прямо на телеграфную станцию, где и облегчил немедленно свою совесть. Он сказал самому себе: «Салли ни за что не хочет отказаться от этого гальванизованного трупа: это ясно. Даже диким лошадям не оттащить ее от него. Я сделал что мог, и только подлил масла в огонь. Теперь дело Селлерса принять более решительные меры». И он телеграфировал в Нью-Йорк.
«Возвращайтесь назад. Закажите экстренный поезд. Она хочет выйти замуж за материализованного духа».
Тем временем в Росмор-Тоуэрс пришло письмо от графа Росмора с уведомлением, что он прибыл из Англии и будет иметь удовольствие лично явиться к Селлерсам.
«Как жаль, что он не остановится в Нью-Йорке. Впрочем, все равно, – подумала Салли. – Завтра он может отправиться туда на свидание с моим отцом; очень может быть, что у него есть намерение хватить папашу по голове индийским томагавком или предложить ему отступного. Некоторое время назад его приезд взволновал бы меня, теперь же я радуюсь этому только в одном отношении. Я могу сказать Спайну, Спини, Спиналю… Нет, этому гадкому имени решительно нельзя придать никакой сносной формы! Итак, завтра я могу озадачить Трэси такими словами:
– Пожалуйста, не старайтесь уверить меня в своей правоте, иначе я скажу вам, с кем имела случай беседовать вчера вечером. И тогда вы не сумеете выпутаться из своего положения».
Трэси совсем не знал, что получит на следующий день приглашение от Салли, иначе он подождал бы этого благоприятного момента. Юноша был слишком несчастлив, чтобы терпеть долее; его последняя надежда на получение письма также не сбылась. Неужели отец не хочет о нем слышать? По всему выходит так. Это было не похоже на графа, однако все обстоятельства подтверждали печальное предположение. Правда, отец был человек суровый, но сына он горячо любил. Все-таки его упорное молчание не предвещало ничего доброго. Трэси решился пойти в Росмор-Тоуэрс, что бы ни ожидало его там. А потом… что будет потом? Он не мог ответить на этот вопрос; его голова устала от напряженного мышления; он не хотел обдумывать ни своих дальнейших поступков, ни своих слов: пускай все случится, как назначено судьбой. Только бы еще раз увидеть Салли, а там будь что будет!
Молодой человек сам не отдавал себе отчета, каким образом и когда попал он в Тоуэрс. Он сознавал только одно, что они остались наедине с Салли. Она встретила его ласково; ее глаза были влажны, а на лице выражалась такая тоска, которой девушка не могла вполне скрыть; впрочем, обращение ее было сдержанное. Они разговорились. Немного спустя она сказала, поглядывая сбоку на его понурое лицо:
– Знаете, мне так скучно одной в опустелом доме после отъезда папы и мамы! Я стараюсь развлечься чтением, но книги не занимают меня, а в газетах все такая чепуха. Берешь какой-нибудь листок, начнешь читать статью, как будто интересную сначала, и вдруг встречаешь скучнейшие похождения какого-то Снодграса…
Трэси не двинулся, и ни один мускул не дрогнул в его лице. Такое невероятное самообладание поразило Салли; недовольная своей неудачей, она молчала так долго, что Трэси наконец поднял на нее глаза с унылым видом и спросил:
– Ну, что же дальше?
– О, я думала, что вы не слушаете… Да… бесконечные похождения доктора Снодграса, которые мало-помалу надоедают вам до тошноты, а далее не менее скучные подробности насчет его младшего сына – любимца семьи, Зилобальзама Снодграса…
Опять никакого признака оживления со стороны Трэси, сидевшего по-прежнему с поникшей головой. Какое сверхъестественное хладнокровие! Салли уставилась на него и продолжала дальше, решившись вывести обманщика на этот раз из его безучастного молчания. Он должен смутиться, если она сумеет придать динамическую силу своим рассчитанным словам, имевшим двоякий смысл.
– А вот в последних номерах газет говорится насчет старшего, нелюбимого сына этого доктора, который вырос заброшенным ребенком и остался неучем, грубым, пошлым человеком; водил компанию со всякой дрянью и, войдя в возраст, сделался неотесанным болваном и невеждой.
