LIV
Через два дня я встретила Мак-Аллана на прогулке. Я была одна, забрела довольно далеко от дома, и мне не хотелось вступать с ним в разговор. Притворившись, что не вижу его, хотя мы почти столкнулись, и глядя прямо перед собой, я свернула на тропинку вправо, и он, повинуясь моему явному желанию продолжать путь в одиночестве, тоже сделал вид, будто не замечает меня.
На следующий день я шла вверх по Дарденне глубоким оврагом, который упирается в Зеленую залу и всегда безлюден, потому что для прогулок тропинка там неудобна — либо выбита, либо завалена камнями. Меня поразило, что на нее — то прямо мне под ноги, то сразу за моей спиной — все время сыплется песок, словно кто-то осторожно пробирается сквозь кустарник по краю оврага. Я начала незаметно приглядываться и обнаружила Мак-Аллана, в свою очередь следившего за мной. Наверно, он надеялся застать меня врасплох за каким-нибудь неподобающим, а то и предосудительным занятием. Я решила позабавиться: сперва заставила идти по неудобнейшей из дорог, потом битый час ожидать, пока, сидя на берегу, я читала какую-то книгу. Домой я вернулась той же тропинкой, зная, что он неотступно идет за мной. Вечером пришло довольно странное письмо от Галатеи. Опускаю бессчетные орфографические ошибки, но в точности сохраняю стиль.
«Дорогая Люсьена, ты думаешь, я тебя забыла, и, может, решила, что больше тебя не люблю, но я по-прежнему твой друг и хочу предупредить о том, что может пойти тебе на пользу. Поверенный твоей мачехи, который два дня жил у нас, я хочу сказать — у доктора, с первого взгляда влюбился в тебя. Так говорит мама. Ему бы думать о выгоде твоей мачехи, а он переметнулся, и они, конечно, рассорятся, потому что она терпеть тебя не может и ни во что не ставит. Этот господин совсем не плох, но одно ему не по вкусу — твоя любовь к Фрюмансу. Он очень ревнует к нему. Когда бы не это, он обязательно женился бы на тебе, и ты сделала бы выгодную партию. Говорят, у него много денег и хорошее положение в английском высшем обществе. И вот я тебе советую поскорей порвать с господином Фрюмансом, который моложе и собой красивее, тут ничего не скажешь, но без гроша в кармане, и ты с ним пропадешь. Послушай совета любящей подруги, которая хочет тебе добра.
Г. К.
P. S. Никому не показывай этого письма, не то мама меня прибьет — зачем я выдала ее тайну. Она очень строга со мной, но я прежде всего хочу добра тебе».
Я показала это письмо Женни, и, дважды внимательно прочитав его, она сказала:
— Глупая записка, но она важнее для вас, чем вы думаете. Я спрячу ее — это ключ ко всем пакостям госпожи Капфорт. Письма с клеветой на вас сочиняла, конечно, она, и теперь мы знаем, что это за клевета. Госпожа Капфорт пустила слух, будто вы стараетесь выйти замуж за Фрюманса. Рано или поздно сплетня дошла бы и до вас, так лучше уж я сама вам все скажу. Я знала и раньше об этой сплетне, да и насчет того, кто ее сочинил, тоже догадывалась.
— Но, при всей склонности госпожи Капфорт придумывать гадости, как ей все-таки могла взбрести в голову такая гадкая мысль?
— Как вам сказать… Вы ведь не подозреваете, что Галатея… Но для чего вам все это знать?
— Что Галатея влюблена во Фрюманса? Давным-давно знаю. Она и сейчас удостаивает меня ревности к нему.
— Значит, дуреха призналась вам? Я-то надеялась — у нее хватит разума промолчать. Госпожа Капфорт прочила — может, и сейчас прочит — Галатею за Мариуса, а он жестоко высмеял девчонку. Галатея не то чтобы злая, она хуже того — глупая. Стоило потянуть ее за язык, она все и выложила — и что любит Фрюманса, и что ревнует его к вам, и что Мариус смеется над ней. Вы, наверно, тоже немножко грешны в этих насмешках?
— Что ты, Женни, мне претят такие вещи.
— Ну, неважно. Мариус, конечно, на одну вас и смотрел, а над Галатеей издевался. Госпожа Капфорт узнала про это, и ей удалось помешать вашему браку, восстановив против вас людей, которые теперь стараются погубить все ваше будущее. Сейчас мы ее поймали с поличным, попытаемся же извлечь из этого пользу для себя. Вам пора наконец узнать все как есть, тем более что Мак-Аллан сам себя выдал. Помните, они с Фрюмансом пили тут кофе? Вот тогда он и задал вопрос — по его мнению, очень хитро, но Фрюманс поумнее адвоката и сразу догадался, что тот подозревает его в слишком близкой дружбе с вами. Фрюманс так ему ответил, что дело чуть было не дошло до поединка. Потом в Мак-Аллане вдруг заговорила совесть, он устыдился, что поверил сплетням, и сразу ушел, мрачный и очень взволнованный. На другой же день он съехал от Реппа и поселился в Помме. Там он помогает ухаживать за аббатом и выказывает Фрюмансу полное доверие и уважение. Значит, он больше ни в чем вас не подозревает и честно хочет помирить с леди Вудклиф.
— Что не мешает ему следить за мной, шпионить, ходить по пятам, когда я гуляю.
— Ах, господи, это он просто беспокоится за вас или, чего доброго, ревнует. А вдруг госпожа Капфорт права и адвокат впрямь вбил себе в голову, что неравнодушен к вам? Вы-то сами что об этом думаете?
— Ничего не думаю, Женни, кроме того, что господин Мак-Аллан и страшит меня, и обижает. Как ты считаешь, сказал он Фрюмансу, что хочет жениться на мне?
— Может, и сказал, — уклонилась Женни от прямого ответа.
— Фрюманс писал тебе что-нибудь об этом вчера или сегодня?
— Писал, но он, как и я, считает, что мы еще не можем с уверенностью судить о господине Мак-Аллане, — слишком мало его знаем. Если он не хуже, чем кажется, и если попросит вашей руки, Фрюманс посоветует вам хорошенько подумать о его предложении. Сперва он собирался сразу поговорить с вами об этом, но господин Мак-Аллан упросил его повременить: еще, мол, рано, вы пока по-прежнему относитесь к нему с неприязнью. В общем, обдумайте все сами, только решать не торопитесь.
LV
Тут наш разговор был прерван: несмотря на довольно поздний час, пришел Фрюманс.
— Можете говорить при Люсьене, — сказала Женни, протягивая ему письмо Галатеи, которое он тут же прочел, краснея от негодования. — Сами видите, секретничать нам больше незачем.
— Что ж, скажем ей все, — согласился Фрюманс. — Господин Мак-Аллан любит Люсьену. Серьезно ли его чувство? Я несведущ в страстях такого рода, и меня поражает подобная пылкость и стремительность в сорокалетнем человеке, — а ему сорок лет, и он этого не скрывает. Теперь я уже ручаюсь, что он не притворяется ни перед нами, ни перед собой. Это натура впечатлительная, тонко чувствующая, по-своему романичная. Итак, дорогая моя Люсьена, его любовь, может быть, не так сильна, как он думает, но думает-то он, что она в точности такая, какой кажется ему сейчас.
— Вы убеждены в этом, Фрюманс?
— Да, совершенно убежден. Вчера вечером он просто безумствовал, так велико было его отчаяние. Я не дался бы в обман, играй он комедию, да и зачем ему лицедействовать?
— Я потому задала этот вопрос, — продолжала я, — что хочу твердо знать, не оскорбительна ли для меня его так называемая страсть и не следует ли ее с презрением отвергнуть?
