И господин Бриколен еще минут десять талдычил одно и то же, не замечая, что повторяет по сто раз буквально те же слова.
Марсель, которой редко доводилось видеть пьяных вблизи и никогда не случалось с ними говорить, с удивлением слушала Бриколена, спрашивая себя, не поглупел ли он вдруг, и со страхом думала о том, что судьба Розы и ее возлюбленного зависит от этого человека, черствого и упрямого в трезвом состоянии, становящегося глухим и глупым, когда вино несколько смягчает его грубость. Она дала ему некоторое время пережевывать его пошлости, но затем, видя, что это может продолжаться до тех пор, пока его не сморит сон, попыталась привести пьяницу в чувство, внезапно затронув самую чувствительную струну его души.
— Послушайте, господин Бриколен, — сказала она, прерывая его, — вы решительно хотите приобрести Бланшемон? А если я соглашусь на предложенную вами цену, вы будете еще негодовать?
Бриколен с усилием поднял отяжелевшие веки и уставил пристальный взгляд на госпожу де Бланшемон, а та, в свою очередь, прямо и спокойно смотрела на него. Постепенно взор арендатора прояснился, осоловелое, раздутое лицо как бы подобралось и приобрело замкнутое выражение. Он встал и несколько раз обошел комнату — казалось, он хочет испытать свои ноги и собраться с мыслями. Он был в неуверенности, наяву ли он слышал слона Марсели. Когда он снова уселся напротив нее, то уже вполне владел собою и был почти бледен.
— Простите, госпожа баронесса, — промолвил он, — что вы изволили сказать?
— Я сказала, — повела речь Марсель, — что могу уступить вам свою землю за двести пятьдесят тысяч франков, если…
— Если что? — вырвалось у Бриколена, смотревшего на нее взглядом рыси.
— Если вы обещаете мне не делать несчастной вашу дочь.
— Мою дочь? А какое касательство имеет ко всему этому моя дочь?
— Ваша дочь любит мельника из Анжибо; она серьезно больна, она может потерять рассудок, как ее сестра. Вы слышите, вы понимаете, господни Бриколен?
— Я все слышу, но не очень-то понимаю. Я и сам вижу, что моя дочь вроде бы разомлела от этого парня. Но этакое как нашло, так и пройдет не сегодня-завтра. Но почему вы-то заинтересованы в делах моей дочери?
— А что вам до того? Если вам непонятно, что можно питать дружеское расположение и сочувствие к прелестной девушке, которая страдает, то вам по крайней мере понятна выгода быть владельцем Бланшемона?
— Это какая-то игра, госпожа баронесса. Вы смеетесь надо мной. Сегодня вы вели разговор с самым большим моим врагом, нотариусом Тайяном, и он, конечно, посоветовал вам запросить с меня как можно больше.
— Он не выказывал никакой враждебности к вам, а просто дал мне необходимые разъяснения относительно моих возможностей. Так вот, теперь я знаю, что могла бы в скором времени найти покупателя и потому, как вы выражаетесь, «запросить с вас» гораздо больше, чем вам хотелось бы уплатить.
— И это мельник из Анжибо доставил вам такого хорошего советчика тайком от меня?
— Что вам о том известно? Вы ведь можете и ошибаться. Кроме того, всякие толки на этот счет излишни: раз я соглашаюсь на ваше предложение, какое значение имеет для вас все прочее?
— Все прочее… А прочее — это то, что я долями отдать свою дочь за мельника!
— Ваш отец тоже был мельником, до того как стал арендовать землю у моих родителей.
— Но он скопил денежки, и на сегодня я имею возможность обзавестись зятем, который поможет мне купить вашу землю.
— Купить ее за триста тысяч франков, а может быть, и дороже?
— Так это катерогическое условие? Вы хотите чтобы мельник женился на моей дочери? Какой вам в том интерес?
— Я уже сказала вам: дружеское расположение, удовлетворение от того, что можешь сделать людей счастливыми, — всякие такие соображения, которые вам кажутся чудными; но у каждого свой нрав.
— Я хорошо знаю, что покойный господин барон, ваш супруг, мог выбросить десять тысяч франков на дрянную лошадь, сорок тысяч на дрянную девчонку, когда ему, бывало, придет такая прихоть. Это все причуды аристократов; но в конце концов такие поступки можно понять, господин барон делал их ради себя, доставлял себе разные удовольствия. Совсем иное — идти на жертвы единственно ради того, чтобы доставлять удовольствие другим людям, да еще совсем чужим, с которыми ты едва знаком…
— Так вы советуете мне не делать этого?
— Я советую, — живо ответил Бриколен, испугавшись своей неловкости, — делать то, что вам по душе! О вкусах и об убеждениях не спорят; но все же…
— Но все же вы не доверяете мне, это ясно. Вы не верите, что я без задней мысли делаю вам свои предложения?
— Да какая у меня гарантия, сударыня, черт возьми! Может, это у вас всего лишь королевская прихоть, и не успеешь глазом моргнуть, ее уже как ветром сдуло.
— Потому-то вам и следует торопиться поймать меня на слове.
— Ну хорошо, госпожа баронесса, какую нее гарантию вы мне дадите?
— Я дам письменное обязательство.
— За вашей подписью?
— Конечно.
— А я должен буду обещать вам, что выдам дочь за Этого мельника, которому вы покровительствуете?
— Сначала вы должны будете поручиться мне в том своим честным словом.
— Честным словом? А потом?
— А потом вы немедленно отправитесь к Розе и в присутствии вашей матушки, вашей жены и моем ей тоже дадите честное слово, что поступите именно так, а не иначе.
— Дать честное слово? Значит, она здорово втюрилась?
— Так как же, вы согласны?
— Если этого достаточно, чтобы она была довольна, моя дочурка…
— Нет, нужно еще кое-что…
— Что нее?
— Нужно сдержать свое слово.
Арендатор изменился в лице.
— Сдержать слово… сдержать слово… — дважды повторил он, — значит, у вас есть недоверие к моему слову?
— Не большее, чем у вас к моему; но так как вы требуете от меня бумагу, я тоже потребую бумагу от вас.
— А что будет значиться в той бумаге?
— Что вы обещаете не препятствовать браку Розы с мельником. Я сама составлю ее, под ней подпишется Роза и вы также.
— А если Роза после потребует у меня приданое?
— Она откажется от него в письменной форме.
«Получается недурная экономия, — подумал арендатор. — Из-за этого чертова приданого — а его пришлось бы выделить ей в скором времени — мне, может быть, не удалось бы приобрести Бланшемон. Сберечь приданое да получить Бланшемон за двести пятьдесят тысяч — это получается сто тысяч франков чистой выгоды. Словом, торговаться не приходится. К тому же, коли Роза на этом деле спятит, какого уж тут найдешь для нее жениха! Да и еще надо будет ежегодно выкладывать лекарю кругленькую сумму… И вообще это было бы очень жалко, мне было бы весьма неприятно видеть, как она на глазах дурнеет и опускается вслед за своей сестрой. Да и стыдно было бы перед людьми, что у нас две дочери помешанные. Конечно, такое замужество тоже курам на смех, но бланшемонского поместья, пожалуй, хватит, чтобы прикрыть наши изъяны. И пускай нас осуждают с одного боку, зато с другого будут завидовать. Ну ладно, буду добрым отцом. Дело-то недурное…»
