— Это делает вам честь, — в свою очередь, перебил его господин Костежу, — но все же вы должны знать, каково ваше положение. Ваши родители покинули пределы Франции, и если они незамедлительно не возвратятся, их будут рассматривать как эмигрантов. Вы, безусловно, осведомлены о том, что стоит вопрос, не лишить ли эмигрантов их собственности; если решение будет положительное, вы легко можете оказаться без средств, ибо в случае объявления нам войны конфискация вашего имущества и имущества тех аристократов, что перешли на сторону врага, будет первым декретом, который примет Национальное собрание.
— Ни мой отец, ни мой брат никогда не перейдут на сторону врага! — вскричал Эмильен. — И я настолько в этом уверен что даже рассчитываю пойти служить солдатом, если по какой-то неведомой мне причине моим родителям будет невозможно вернуться во Францию и принять во мне участие.
— У вас очень благородные чувства, — сказал покупщик. — Но в ожидании того времени, когда начнется война и вы войдете в возраст, чтобы принять в ней участие, позвольте мне заняться вашей судьбой. Я вовсе не собираюсь, вступив во владение монастырем — этой темницей, куда вас заточили, выбрасывать вас на улицу; оставайтесь здесь, пока я соберу сведения, о средствах существования, которые выделены вам вашими родными. Они оставили в своем поместье управляющего, который должен был получить какие-то указания, и я возьму на себя труд напомнить ему о них.
— Быть может, он не получил никаких указаний, — отвечал Эмильен, — мои родители, наверно, не предполагали, что монастырь будет продан. Поэтому они и считают, что я ни в чем не терплю нужды.
— Не платили ли они этой обители деньги за ваше содержание?
— Нет, ничего не платили, — сказал настоятель. — Община должна была получить двадцать тысяч франков в тот день, когда он примет постриг.
— Мне все ясно, — сказал господин Костежу судейскому. — Они хотели схоронить навсегда младшего сына и старались, чтобы монахи были заинтересованы в его постриге.
Настоятель улыбнулся и сказал, обращаясь к Эмильену:
— Что касается меня, дорогое мое дитя, так я от вас никогда не скрывал, что так обстоит дело во всех монастырях и никогда не докучал вам уговорами искать там вашу судьбу.
Они грустно пожали друг другу руки, ибо со времени событий в карцере стали очень любить и уважать друг друга. Эмильен гордо попросил адвоката не заниматься его делами, так как он и в мыслях не имеет сделаться бездомным бродягой и, даже не покидая коммуну, отлично найдет, чем заняться, и никому не будет в тягость. Судейский уда» лился, а покупщик с мэром пошли осматривать монастырские строения. Когда же они вернулись в келью приора, у господина Костежу созрело решение, которого никто никак и не ожидал.
VIII
И вот господин Костежу обратился к ним с нижеследующими словами:
— Господин приор, я только что узнал от господина мэра кое-какие подробности, касающиеся вас и юного Френкеля, и хотел бы, чтобы вы оба позволили мне считать себя вашим другом. Мы можем быть взаимно полезны: я — доверив вам мои интересы, вы — приняв на себя управление моим новым владением. Я сам не собираюсь ни жить здесь, ни вести хозяйство — мои занятия мне этого не позволяют, — не думаю я к перепродавать его ранее, нежели чем через несколько лет, ибо не хочу уходить в сторону от риска. Останьтесь здесь оба и управляйте поместьем, как если бы оно принадлежало вам. Я знаю, что могу со всевозможным доверием отнестись к тем отчетам, то вы мне представите. Требование у меня одно: не давать пристанища никому из людей духовного звания. Во всех других отношениях чувствуйте себя здесь как дома и сами определите долю, которую возьмете себе с того, что принесут отданные нам для хозяйствования земли.
Отец Фрюктюё был изумлен этим предложением и попросил день на размышление. Мэр пригласил его к себе на ужин, приглашение было принято от чистого сердца; Эмильена тоже взяли с собой, — господин Костежу был и удивлен и обрадован, узнав, что он истинный патриот и добрый гражданин.
Оставшись наедине с приором (так продолжали называть отца Фрюктюё, хоть он управлял общиной всего лишь шесть недель), Эмильен попросил у него совета.
— Сын мой, — отвечал тот, — мы словно двое потерпевших кораблекрушение на неведомом берегу. Я-то проживу недолго, хотя еще не так уж стар и, как видишь, в теле; но после карцера я испытываю приступы удушья, которые подолгу не отпускают меня, и нет у меня надежды от них избавиться. Я не соврал господину Костежу, что у меня есть семья и маленькое наследство, тебе могу признаться, что моя родня стала мне совсем чужой что, ежели я и могу рассчитывать на доброе отношение ко мне, то отнюдь не уверен, что превозмогу себя и разделю с этими людьми их мысли и привычки. Я вступил в Валькрёзский монастырь шестнадцати лет, как и ты, с тех пор прошло ровно пятьдесят. Здесь я почти все время страдал, то от одного, то от другого; быть может, я страдал бы точно так же в любом другом месте, но теперь куда больше буду страдать от перемен, Чем от всего прочего. Нельзя покинуть дом, где столько пережито, не оставив в нем частицу своей души. Не видеть больше этих старых стен, этих огромных башен, этих садов и этих скал, которые всегда были передо мной, кажется мне немыслимым. Так вот, я принимаю на себя управление хозяйством, которое мне предложено, и надеюсь окончить мои дни там, где провел свою жизнь. Что до тебя, то это дело другое; ты не можешь любить наш монастырь, и я не представляю себе, чтобы твои родители не подумали о тебе, когда им станет известно, что монастырей больше не существует. Но кто знает, что может случиться и с ними и с вашим состоянием? Твой отец, с которым я обменялся несколькими письмами, придерживается отживших взглядов и не желает верить тому, что с нами происходит, а когда поверит, быть может, уже не будет времени принять разумные меры. Я давно узнал, но не хотел тебе говорить, а теперь должен наконец узнать и ты, что франквильские крестьяне разгромили ваш замок. Они бы его сожгли, если бы не управитель, а он у вас человек ловкий и очень хитрый; но крестьяне рассчитывают, что земли пойдут с аукциона, как тебе сказал этот адвокат, и было б отнюдь не безопасно и твоей семье и тебе самому слишком скоро туда возвращаться. Оставайся же со мной, посмотришь, как сложатся обстоятельства. Если ты все же уйдешь, если примешь решение без согласия отца, он, может статься, будет этим очень недоволен и спросит с меня; а вот если найдет тебя там, куда поместил, где оставил, он не сочтет дурным то, что ты принял некое условие, которое даст тебе возможность просуществовать.
— Но каково будет это условие? — спросил Эмильен. — Что мне придется делать, чтобы заработать себе кусок хлеба, который вы мне предлагаете разделить с вами?
— Ты возьмешь на себя ведение счетов и будешь присматривать за работниками. При необходимости и сам станешь работать — ведь ты любишь телесные упражнения. Я же, признаюсь, не чувствую к ним вкуса.
После этого он отправился спать, а Эмильен, едва только рассвело, пришел ко мне посоветоваться, словно я была тем человеком, который мог дать ему добрый совет. Мне показалось, что приор привел ему очень основательные доводы, и я стала уговаривать моего друга поселиться с ним.
