Я спросила его, где находится этот суровый край, и возница подробно рассказал, как до него добраться. Делая вид, что слушаю лишь краем уха, я ловила каждое его слово, хотя не знала, пригодятся ли мне в будущем эти подробности. Тем не менее я старалась все запомнить, твердя себе, что иной раз любая мелочь пригождается.
Тот же возница сказал мне, что конный конвой составляют вовсе не жандармы, а городские патриоты, охотно берущиеся за любую хлопотливую и неблаговидную работу, только бы оказаться на хорошем счету. Вот и тут они, эти свирепые патриоты, которые сами дрожат от страха!
В Бессине они остановились, чтобы поменять лошадей, и я поневоле с ними распрощалась. Изо всех сил я старалась увидеть заключенных или хотя бы услышать их голоса, но они были так крепко заперты, что попытаться узнать о них что-либо определенное значило выдать себя с головой. Я вела себя очень осторожно, и все же конвойные держались недоверчиво, возможно, боялись начальства, — как бы то ни было, но они мне заявили, что дольше ехать с ними нельзя, что дилижанс скоро придет и надо запастись терпением. Дилижанс я прождала больше часу, так как его возница тоже менял лошадей. Я стала очень беспокоиться, боясь потерять из виду тюремную карету. Подойдя к дилижансу и назвав возницу гражданином Батистом, я сказала, что его дядюшка просит разрешить мне занять местечко на козлах, на что Батист сразу же согласился. Теперь у меня появился новый собеседник, и я очень обрадовалась, когда дилижанс тронулся наконец в путь.
Однако всю дорогу меня не покидали тревожные мысли. Разговаривая со мной, мужчины поглядывали на меня так, что поначалу я недоумевала, а потом поняла, как опасно молодой девушке оказаться одной в незнакомом месте. В Валькрё ни один человек, зная мою скромность и рассудительность, не осмеливался дать мне понять, что я уже не ребенок, и я как-то даже не думала о своем возрасте. Тут я невольно вспомнила слова господина Костежу.
Только теперь мне стало понятно, что молоденькой девушке грозят досадные неожиданности и даже опасности, о которых я прежде не подозревала. Стыдливость пробудилась во мне вместе с испугом. При других обстоятельствах я, вероятно, с радостью выслушала бы, что хороша собой, но на сей раз пришла в смятение. Красота неизменно привлекает к себе взгляды, а мне хотелось стать невидимкой.
В голове у меня возникали разные планы, но в конце концов я остановилась на том, что, не имея надежной поддержки, появляться в Шатору бессмысленно, а стало быть, надо вернуться в Валькрё и заручиться помощью, уверившись, разумеется, что Эмильен находится в этой партии заключенных.
Я говорю «партия», потому что, свернув с боковой дороги, нас стала обгонять другая крытая повозка.
— Смотри-ка, — сказал Батист. — Вот еще гонят с низин этих скотов — хотят соединить с остальными. Видать, все тюрьмы переполнены. И чего это у нас возятся с этими аристократами — право, глупо! Вон в Нанте и Лионе, когда их некуда девать, от них быстро избавляются.
— Как это?
— А так: расстреливают из митральезы или топят, как бродячих псов.
— Неплохо придумано, — сказала я, не понимая от ужаса смысла собственных слов.
Да, я тоже была во власти страха, но боялась не за себя, потому что, не будь у меня надежды спасти Эмильена, не задумываясь набросилась бы на Батиста и надавала бы ему пощечин.
От Батиста я узнала, что нам с тюремной каретой не по дороге, так как она эту ночь проведет в пути, а мы остановимся в Аржантоне.
«Всю ночь в пути! — думала я. — Ах, зачем я не осталась в той карете? Может, подвернулся бы удачный случай, и я увидела бы Эмильена».
Мне хотелось соскочить с козел, бежать вдогонку за конвоем — я была сама не своя. Голова шла кругом. Слишком много планов я перебрала и чувствовала себя совсем разбитой. Казалось, ничего путного мне уже не придумать.
И я всецело положилась на божью волю. Когда ночью мы добрались до Аржантона, с каким изумлением и радостью увидела я у постоялого двора тюремную карету! Подставы не оказалось на месте, ее угнали в другую поездку, и двое конвойных отправились в город, надеясь конфисковать там лошадей. Правда, говорили, что у горожан их больше не водилось. Я посмотрела на оставшихся двух конвойных — того, что назвал меня «конфискованным добром», среди них не было. Они тоже меня заметили. Один из конвойных, самый подозрительный, спросил, не ищу ли я кого-нибудь из знакомых арестованных? Подвох был очевиден, я тоже насторожилась и смело ответила, что крестьянки вроде меня с аристократами не знаются.
Чтобы рассеять недоверие конвойных, я зашла в гостиницу. Скоро появились и те двое, ведя незнакомого мне пожилого господина, старуху, арестованную на моих глазах в Лиможе, и молодого человека, на которого я даже не взглянула — боялась выдать себя; впрочем, мне не нужно было глядеть, я и без того знала, что это Эмильен. Чтобы он, в свою очередь, не узнал меня, я отвернулась к камину. Я слышала, как перед ним и его спутниками поставили тарелки с едой, но так и не поняла, поели они или нет, потому что между собой несчастные не разговаривали. Овладев собой и уверившись, что конвойные забыли обо мне, я повернулась и посмотрела на Эмильена. Он был очень бледен, утомлен, но так спокоен, словно ехал куда-то по собственным делам. Я воспрянула духом, но поскольку, узнав меня, он мог показать, что мы знакомы, я предпочла проспать и эту ночь под открытым небом, а не в гостинице, где столько мужланов с ухмылкой поглядывало на меня.
Я перешла проезжую дорогу и в полной тьме довольно долго шла по полю. Хлеб уже убрали, и всюду высились скирды, где можно было, не привлекая внимания, отлично устроиться на ночлег. Здесь я уже не чувствовала страха. Решив вернуться в монастырь и там тщательно обдумать свои дальнейшие действия, я поднялась до света и проселком, прямо идущим через Бона и Шеперай, пустилась в обратный путь. Заплутаться было невозможно. На карте я видела, что монастырь находится на равном расстоянии от Лиможа и Аржантона. Вечером следующего дня я благополучно добралась до своих.
XIV
Я рассказала о своих злоключениях приору, умоляя его держаться в тени, не напоминать о себе, притвориться покойником, как говорил господин Костежу, постараться, чтобы о нем забыли. Уж лучше смотреть сложа руки на разор и бесчинства в поместье, чем заводить себе врагов. Приор и не подумал послушаться моих предостережений, напротив, сказал, что никого на свете не боится и что, покуда жив, будет честно исполнять долг перед своим хозяином. Он всегда всем твердил об осторожности, да и сам, особенно в беседах о политике, старался не болтать лишнего, но в глубине души был человек очень смелый и отважно разгонял охотников на чужое добро, совсем как в бытность экономом монастырской общины. Бесстрашие вошло у него в привычку, и поэтому крестьяне не позволяли себе злобных выходок по отношению к нему. Ведь человека, пугливо пасующего перед ними, они презирают, к справедливости же, по крайней мере в теории, относятся с уважением.
Перебрав в голове множество планов, я остановилась на том, который обдумала еще во время моего путешествия. Поскольку Дюмон хорошо знал здешние места и дороги, я спросила, не хочет ли он совместно со мной осуществить опасную затею, и в ответ старик упрекнул меня за то, что я прежде не посвятила его в свой план, который он теперь полностью одобрил. В ближайшей деревеньке Дюмон купил осла и материи, из которой я за несколько ночей смастерила себе мужское платье. Взяла с собой белья, кой-какие товары для обмена, одежду для Дюмона и, главным образом, для Эмильена, который, наверно, совсем обносился. Оставалось лишь раздобыть денег. У приора, как, верно, помнит читатель, были скромные сбережения, и он открыл нам свой кошелек. И хотя он предлагал мне все свои деньги, я ограничилась небольшой суммой. Очень прижимистый в мелочах, приор был щедр в делах серьезных. Пока я готовилась к отъезду, Дюмон, следуя моим указаниям, отправился вперед, чтобы незаметно осмотреть ту самую деревню Креван, о которой я постоянно думала, считая ее самым ближним и надежным убежищем для нас. Устроить побег Эмильена составляло полдела — следовало обезопасить себя от погони, слежки, доносов, а спастись от них мы могли лишь в диком, безлюдном месте, которого в наших окрестностях и в помине не было. К тому же Памфил великолепно знал наши места.
