Наконец-то мы могли разговаривать, не боясь, что нас подслушают, не прерывать беседу из опасности переломать ноги или сбиться в пути. Теперь я точно знала, что мы идем в правильном направлении.
Я спросила Эмильена, как так получилось, что хотя я бежала за ним следом, он нашел меня в стороне от большой дороги. И он объяснил следующее: господин Костежу, считая, что на почтовой станции «Кротовник» чересчур много любопытных глаз, высадил его чуть раньше. Воспользовавшись тем, что гроза напугала его маленькую свиту, он велел Эмильену спрятаться в канаве и лежать там до тех пор, пока я не приду за ним, — меня же он рассчитывал предупредить на месте нашей встречи. Ни кучер, ни всадники не заметили исчезновения Эмильена, и он надеялся, что спохватятся они только под утро. Сначала он лежал в канаве без движения, потом услышал мои шаги и голос, так как я громко и горестно причитала, сама того не замечая. Из-за тревоги, безумного бега и грозы я, конечно, немного была не в себе и беспрестанно повторяла: «Господи… Господи… Неужели и ты против нас?»
Эмильен, не смея меня окликнуть по имени, кинулся за мной вдогонку, но настиг уже в ту минуту, когда, повергнутая молнией наземь, я лежала поперек дороги. Он поднял меня на руки, а я все продолжала выкрикивать: «Господи… Господи… Значит, ты тоже против нас?» Он обрадовался, что я жива, и в то же время испугался, не повредилась ли в уме и не ослепла ли, так как идти я не могла и не понимала, что со мной.
— Бедняжка ты моя Нанон! — сказал Эмильен. — Как я напугался! Я даже пожалел, что не остался в тюрьме, и проклял себя за то, что согласился на побег, который обошелся тебе так дорого! Скажи мне теперь, где Дюмон и почему я нашел тебя одну на дороге? Может, он нас где-нибудь дожидается?
Я с большой неохотой рассказала Эмильену о том, что произошло, и лицо его омрачилось беспокойством.
— Что же станется с нашим бедным другом? — воскликнул он. — Ведь, проснувшись, Дюмон кинется нас искать, начнет расспрашивать, чего доброго, в «Кротовнике», вызовет подозрения, скомпрометирует себя и угодит в лапы жандармов…
— Не бойтесь, — успокаивала я Эмильена, — Дюмон очень осторожен, а протрезвев, он станет осторожным вдвойне. Он не любит вспоминать о своем пороке и не болтлив даже с друзьями. Дюмон решит, что мы отправились в Креван, где им приготовлено для нас жилище. Там он с нами и встретится.
— В Креван? — воскликнул Эмильен. — Мы должны укрыться в Креване?
— Да, все меры предосторожности приняты, и дорога мне хорошо известна. Дюмон мне все объяснил, а потом я проверила наш путь по карте.
— Да ты знаешь, кто сидит мэром в Креване? Тот самый Мийар, который донес на несчастных братьев Бигю, моих товарищей по камере!
Слова Эмильена так испугали меня, что я чуть было не отказалась от уже приготовленного нам убежища, но, посовещавшись, мы решили все-таки идти в Креван. Этот Мийар, решили мы, был или негодяй, решивший отомстить своим врагам, или честный, но глупый патриот, не понимавший, что отправляет этих несчастных на гильотину. Если правильна первая догадка, то нас он преследовать не станет, потому что мы ему чужие; если же верна вторая, то наверняка он раскаялся и больше ничего такого не совершит. И потом, он мог быть в отъезде, мог заболеть. Стало быть, нам следовало обойти стороной городок, и если домишко, снятый Дюмоном, покажется нам недостаточно безопасным приютом, искать еще более глухой уголок.
Но где и когда мы встретимся с Дюмоном?
Мы решили подождать его день на высоком холме среди кустарника, откуда мы, скрытые от глаз, видели всю окрестность и всех, кто шел.
Усталость свалила меня, я уснула крепким сном и пробудилась лишь с первыми лучами солнца, ударившими мне в глаза. Я поднялась, огляделась по сторонам. Эмильена нигде не было. Рядом пасся осел, ночью его вьючное седло и поклажа послужили мне постелью.
Я страшно испугалась.
«Он наверняка пошел искать Дюмона, — решила я, — и теперь его арестуют».
Я проглядела все глаза, но так никого и не выглядела. Тогда, не понимая, что и зачем делаю, я стала вьючить нашего осла, потом опять стала всматриваться в даль, пока наконец на вчерашнем проселке не заметила две крошечные мужские фигурки. Как я волновалась, пока они не приблизились и я не узнала Эмильена, который вел нашего бедного Дюмона, еще не вполне оправившегося от хмеля.
Не мешкая ни минуты, мы снова пустились в путь. Дюмон молчал, и Эмильен подал мне знак, как бы говоря: «Оставь его, пускай приходит в себя!» В указаниях Дюмона мы не нуждались и шли прямиком, не задерживаясь на перепутьях и развилках. Помимо того, что я досконально изучила местность по карте, мы, жители провинции Марш, обладаем редкой способностью находить, словно каким-то нюхом, самый краткий путь к цели. Еще недавно наши мастеровые целыми толпами находили таким образом дорогу в Париж и другие большие города, где артелями нанимались в каменщики. До того, как проложили железные дороги, эти мастеровые, кучками или поодиночке, встречались повсеместно, и так как шли они обычно прямо по хлебам, крестьяне на них очень жаловались.
Во времена Террора они остерегались кочевать с места на место, и встреча с ними посреди этой пустоши нам не угрожала. Сперва мы шли вниз по течению речки под названием Гурдон, которая текла на дне небольшого ущелья, где по склонам лепились мельницы и крестьянские жилища, потом возле Вильморского леса перебрались вброд через Бордесуль, миновали дорогу на Эгюранд, взяли влево и, отмахав за день около восьми лье и обойдя стороной Креван, очутились наконец в той глуши, куда так стремились.
Лучше места трудно было сыскать. Перед нами возник настоящий оазис из камня и зелени, таинственный лабиринт, предлагавший верное убежище на каждом шагу. Большие круглые валуны выпирали из земли или громоздились друг на друга, словно скатились с горы; там и сям пролегали дорожки, все в колдобинах и глубоких рытвинах, по которым с трудом проехала бы и самая легкая повозка, а за ними глухие, вовсе непроходимые тропки, которые терялись в поисках, прорезанных ручьями, пропитанных влагой и не зыбучих. И куда ни глянь, всюду зелень. На всех холмах огромные каштаны, в низинах густые заросли кустарника, дикие груши, усыпанные плодами, жимолость в цвету, терновник и можжевельник, толстоствольные, как деревья, с раскидистыми корнями, которые нависали, словно мосты, над несчастными осыпями либо извивались, подобно чудовищным змеям.
— Почему бы всем гонимым нынче французам не спрятаться в таких диких местах? — спрашивал меня Эмильен. — Ведь в городах шагу нельзя ступить, чтобы не попасться, а тут под самым носом властей есть отличные убежища. Сколько тысяч жандармов понадобилось бы, чтобы изловить беглеца в этой глуши!
Дюмон, видя, что мы довольны нашим новым приютом, весьма приободрился.
— Скудость здесь во всем, — сказал он. — Кто привык к сытой жизни, проживет тут от силы неделю. Да и вам, хоть вы не избалованы и привыкли к нужде, тоже придется не сладко, особенно, если случится тут зазимовать. Постараемся, конечно, перебиться. Это бывшим богачам невмоготу жить на дне лога, где не с кем даже словом перемолвиться. Они тут сходят с ума и с охотой отдаются на милость властей.
