— Посмотри, до чего удивительный край! — сказал мне Эмильен. — В нашем безводном и скудном Крёзе обжиты каждая мало-мальски плодородная долина, каждый клочок земли, который пощадили скалы, всюду видишь хижины, хлева, жалкие нищенские садики, где деревья согнулись в три погибели из-за постоянного ветра; а тут гляди — какой обильный, тучный чернозем! О плодородии этой земли говорят древесные чащи, каштаны, чьи рощи обновляются уже, почитай, три тысячи лет, если не больше. Ты ведь и сама знаешь, что старый каштан гибнет лишь от удара молнии. И тем не менее такой замечательный край никому во Франции не известен. Мы прожили больше полугода словно в пустыне. Люди здесь не строят жилищ, в этих бескрайних просторах не проложены даже дороги. Что же это все значит, Нанон? Ты задумывалась над этим? Ведь, разыскивая своих коз, ты наверняка не раз замечала, как огромен этот безлюдный край и как он прекрасен!
— Да, я думала об этом, — ответила я, — и решила, что здешним обитателям недостает мужества и смекалки, которые свойственны нашим землякам, мыкающим нужду. Эти беррийцы — баловни судьбы: огромные каштаны кормят их целых полгода, необозримые пастбища, не знающие засух, всегда зеленые, дают им молоко; здесь пустынно, и дичь водится повсюду, — словом, они живут так, как живем мы на Острове духов, но, в отличие от нас, они по-дикарски бездеятельны. Я убеждена, что они испугались бы любых полезных новшеств, как испугался тот крестьянин, когда увидел, что вы вырастили пшеницу на его песках.
— Ты права, и теперь я понимаю истинную причину этого, — промолвил Эмильен. — Они боятся злых духов! Бьюсь об заклад, что эти люди, сами того не подозревая, так и остались кельтами, ибо их нынешняя набожность не мешает им трепетать перед древними кельтскими божествами. Да, да, в этом краю мало что изменилось с тех незапамятных времен: растут те же деревья, что служили священным прибежищем таинственным жрицам-друидам, уже тысячу лет зеленеют те же травянистые ковры, обновляющиеся из года в год, ибо человек так и не посмел коснуться этой земли заступом и провести по ней межевые знаки. Земля здесь общая, а значит — ничья. Человек, очевидно, не решается завладеть ею, а уж выращивать хлеб и подавно. Он не пускает здесь корней, а боязливо делает привал. Одним словом, знаешь, Нанетта, где мы с тобою находимся? В самом сердце кельтской Галлии. Ничто тут не переменилось, вот она перед нами, такая, как была, только друидов не хватает. Да, когда я думаю обо всем этом, невольно кажется, что лучше этой древней страны, красивее и величественнее ее мы ничего нигде не видали. Как по-твоему, Нанетта?
— Да, — ответила я, — весной я по-настоящему поняла, как вокруг красиво, и подумала, что мне жаль будет покидать эти места. Даже зимой, когда я впервые пришла сюда и увидела эти огромные корявые деревья, дуплистые, в уродливых наростах, без листвы, но обросшие космами мха и плюща, — даже тогда я говорила себе: «Отродясь я не видела такого величия, поистине природа возобладала здесь над человеком».
Так протекали наши беседы, которые я воспроизвожу для читателя как умею, — вернее, наши размышления, которыми мы делились, гуляя по этим нехоженым, одиноким местам. Сегодня я пересказываю эти наши размышления, вероятно, лучше, чем высказывала свои мысли тогда, но не солгу, если скажу, что много разных мыслей приходило мне в голову в ту пору, когда мы жили этой удивительной, отъединенной от всего мира жизнью, меж тем как вокруг бушевал пожар, в горниле которого мужали и обретали зрелость люди, как бы простодушны они ни были. В те времена встречались двадцатилетние генералы, совершавшие поистине чудеса, и философы двадцати одного года вроде Эмильена, судившие обо всем глубоко и справедливо, и восемнадцатилетние девушки, которые, подобно мне, понимали все, что им случалось услышать.
В тот день мы возвращались домой Бассульским лесом и, настроенные восторженно, в первый раз заметили, какой это удивительный лес. Его пересекал прелестный ручей, который широко растекался по болотистой ложбине, буйно заросшей травами: почва была такой жирной и влажной, что здесь вперемежку росло все что угодно. Большие деревья, подмытые водой и полегшие на землю, но все еще живые, сплошь поросли красивым папоротником; набрав силу, он перебрасывал свои молодые побеги на соседние деревья, прямые и стройные; затканные этой зеленью до самых вершин, они издали походили на величественные пышные пальмы. По высоким, сухим местам лес светлел прогалинами, которые, однако, не были делом рук человеческих; упавшие деревья и бурелом никто не убирал, всюду царило запустение. В этой части леса снова появились валуны. Иные из них вросли в стволы старых каштанов, и те, оплетая их своей древесной плотью, горделиво несли эти каменья в своем чреве, точно гигантские яйца, заносчиво демонстрируя свою силу и крепость.
Но всего прекраснее лес был там, где и скал и воды было поменьше и где росли могучие буки, прямые как свечи и с такой густою листвой, что солнечные лучи, просачиваясь сквозь нее, обретали под их сенью зеленоватый оттенок лунного света. Эмильен на миг даже опешил.
— Неужели уже наступила ночь? — сказал он. — Мне кажется, будто мы в заколдованном лесу. Верно, девственные леса, о которых я столько слышал, выглядят именно так, и если нам придется когда-нибудь увидеть их, мы с удивлением обнаружим, что однажды набрели на нечто подобное в самом сердце Франции.
Этот чудесный лес существовал долгие годы и после Революции. Сейчас, увы, от него остался один подлесок: но хозяйство здесь весьма развилось, жителей прибавилось, и земля стоит не дешевле, и на нее не меньше охотников, чем во Фромантале. Но и по сей день еще встречаются холмы и долины, где вековые деревья дают вам полное представление о том, как выглядела древняя, не тронутая цивилизацией Галлия. Где прежде высились долмены, там сейчас раскинулись каменоломни, гигантский валун Парель изрядно выщерблен, но на дне речки по-прежнему неисчислимое множество скалистых глыб и обломков. Большой Дурдерин (искаженное название Друидерин) стоит и по сей день, а Остров духов почти не изменился. Впрочем, так его больше никто не именует, феи улетели, и путешественнику, разыскивающему их прежнее пристанище, теперь приходится справляться на соседней ферме «Яблонька», как найти дорогу к Большим валунам. Да, поэтичности поубавилось, зато суеверья рассеялись и земля не лежит в запустении.
Возвращаясь с прогулки, мы весело болтали, но, подходя к дому, остановились в тревоге, увидев, что на Острове духов, на поляне, стоит Дюмон и разговаривает с двумя незнакомцами, при пиках, с красными шарфами на куртках и в шерстяных колпаках с большими кокардами.
— Останемся тут, нам нельзя им показываться, — шепнула я Эмильену, увлекая его за собой в кусты. — Они пришли за вами.
— И за тобой с Дюмоном, — ответил Эмильен, — так как вы прячете беглеца и дезертира. Посмотрим, что они станут делать; если попытаются увести с собой Дюмона, я с ними схвачусь. Место безлюдное, а нас двое на двое.
— Нет, трое на двое, потому что я тоже в счет — буду, на худой конец, швырять в них камнями. В детстве, помню, я ловко подбивала птиц, всегда попадала в цель.
Мы уже приготовились драться с пришельцами, но они спокойно простились с Дюмоном и прошли мимо, не заметив нас.
