Калеб осмотрелся. Многотысячная толпа изрядно поредела, тех, кто выжил, осталось не более трети – почти все в кирасах с отчеканенной волной. Солдаты Парао бродили тут и там, искали уцелевших в рогатых шлемах, резали их, стаскивали своих и чужих мертвецов в огромные кучи, снимали с них шлемы и панцири, собирали оружие. Маленькое жгучее солнце перевалило зенит, жара стояла страшная, истомившиеся люди пили мутную воду ручьев, смешанную с грязью и кровью. Кажется, это не смущало боргов – напившись, они продолжали таскать трупы и добивать раненых. Очевидно, понятие о милосердии было здесь не очень популярным.
Пора возвращаться в небеса, решил Калеб, вытер клинки, вложил их в магнитные захваты и зашагал к ущелью. Он надеялся, что борги уже покинули теснину, и значит, его челнок мог опуститься в этом скрытном месте без помех. По дороге он присматривал пару не слишком изуродованных трупов, которые стоило бы забрать на корабль. Солдаты Парао больших опасений ему не внушали – он не походил на воина Окатро. К тому же уставшие борги двигались медленно, а Калеб был полон сил; не каждый всадник смог бы за ним угнаться.
Передатчик снова ожил.
– Сьон Аригато Оэ желает получить отчет, – сообщил Людвиг.
– Не мешай, я выбираю образцы, – отозвался Калеб.
Молчание. Потом:
– Он настаивает.
– Настаивает, Бозон Творец! Ну, скажи, что бойня кончилась, и на равнине тысяч тридцать трупов. Изрублены до костей… В небе висит станция, он должен видеть, что тут случилось.
– Я вижу, – раздался голос дуайена. – Меня интересует, что вы делали, Охотник. Вмешались в конфликт? Плохо, очень плохо! Это может испортить наши отношения с туземцами!
Топот за спиной заставил Калеба обернуться. К нему приближался знакомый всадник, вождь в высоком шлеме. Его лицо было прикрыто забралом, изображавшим какую-то хищную тварь; только глаза поблескивали в круглых прорезях.
– У меня гости. Прекращаю связь, – негромко молвил Калеб и положил ладонь на рукоять клинка.
Подъехав, борг спрыгнул на землю и, повозившись с застежками, снял шлем. Лицо в обрамлении смоляной гривы, резкие черты, огромные глаза под выступающим надбровьем, орлиный нос, густые ровные брови, раздвоенный подбородок… Калеб сдержал возглас удивления – этот воин казался точной копией модели Дайаны. Пожалуй, лишь скулы чуть пошире и рот не так велик, мелькнула мысль. Его плечи были покатыми, как у всех туземцев, и, когда он опустил руки, пальцы едва не коснулись коленей. С длинной шеи борга свисала цепь с золотым диском – на нем отчеканили того же зверя, что украшал забрало.
Воин гулко стукнул ладонью о панцирь – по-видимому, то был знак приветствия. Калеб убрал руку с меча.
– Лабат. Я быть-есть Лабат из гнезда Парао Ульфи М ‘ айт. Лабат, избранный вести в битву воинов. – Он произносил слова отрывисто, но четко, и его речь была понятна Калебу. – Кто ты?
– Тоже воин. Быть-есть Калеб.
Эта форма представления являлась здесь обычной – она как бы подтверждала существование личности в прошлом и в настоящем. Что до гнезда, то у этого слова был целый ряд значений: дом, поселение, город, родина.
– Ты не из гнезд равнины и побережья. Откуда?
– С острова в северном океане.
Вождь окинул его цепким пристальным взглядом, осмотрел шлем и броню, клинки и пояс с ножами. Затем промолвил:
– Ты не похож на людей с северных островов.
– Значит, я с южных. – Калеб пожал плечами. – На юге тоже есть острова.
В краю, где тебя не знают, особенно в примитивном мире, лучше сказать, что ты с островов – так считали в охотничьем Братстве. Среди них есть далекие от Большой Земли – кто там бывал?.. кто видел их жителей?.. кому знакомы их обычаи?..
– Не хочешь говорить. Твое право, – сказал Лабат. Потом шагнул к Калебу и положил руку на его плечо. – Больше не спрашиваю, с каких ты островов, из какого гнезда. Не спрашиваю о твоем оружии и доспехах. Не спрашиваю о твоем лице, не похожем на мое. Не спрашиваю, ибо ты – великий воин! Я смотрел и увидел. В Пору Заката ты желанный гость в любом гнезде. Что решишь?
Калеб молчал, пытаясь вспомнить подходящие слова. Их запас, загруженный в гипнотическом трансе, был достаточно велик, но оставалась проблема идиоматики, тех словесных сочетаний, что выражали горе и радость, гнев, симпатию, пренебрежение и сотню иных нюансов. «Ты должен сделать нужный жест и ответить формулой благодарности, – раздался в шлеме едва слышный шепот Людвига. – Она звучит так…»
Следуя этому совету, Калеб коснулся пальцами ладони борга и произнес:
– Буду есть с твоей руки, пока в этом мире сияют солнце и звезды.
– Свет в моих глазах стал ярким, – послышалось в ответ, и вождь повернулся к горевшей над равниной ослепительной звезде. Удивительно, но он смотрел на нее, не закрывая глаз и не щурясь. – Мы останемся здесь на ночь, чтобы смыть ярость с наших клинков и предать убитых огню. Когда вернемся в свое гнездо, ты получишь достойное жилище и почет. Ты станешь одним из тех, кто ведет в битву воинов.
– Я согласен. Но сейчас я хотел бы найти воду и тоже смыть ярость, – вымолвил Калеб. – Только вода должна быть чистой.
– Если хочешь чистой воды, озеро за холмами. – Лабат махнул рукой. – Жду тебя в нашем стане. Разделим пищу.
Он поднялся в седло и поскакал туда, где воины складывали убитых в высокие кучи. Решив, что время тянуть не стоит, Калеб перешел с шага на бег. У холма, с которого он следил за схваткой, тоже хватало покойников, и борги до них еще не добрались. Выбрав два не очень изуродованных тела, он взвалил одного мертвеца на спину, другого, приподняв за ремни кирасы, поволок за собой по земле. Ему понадобилось лишь несколько минут, чтобы обогнуть холм и скрыться в ущелье. Здесь было не так жарко – скалистые стены защищали от солнца.
Маленькое суденышко уже поджидало Калеба, зависнув в полуметре над грунтом. Челнок был рассчитан на одного человека, но судно с гравиприводом могло поднять гораздо больший вес. Сдвинув колпак кабины, он сунул тела за пилотское кресло, достал флягу с водой, напился и смыл пыль с лица. Потом сел на камень и задумался.
Возвращаться не хотелось. Там, на корабле, были два коридора с жилыми и рабочими отсеками, рубка, трюм и ангары – не слишком тесный мирок, но и не очень просторный. Здесь был мир, а не мирок, целый огромный мир с континентами и морями под аметистовым небом, с множеством живых тварей, с сотнями городов и миллионами мужчин и женщин, пусть не совсем привычных и понятных, но обладающих разумом и человеческим обличьем. И здесь разыгрывались те же драмы и трагедии, что во Вселенной гомо сапиенс, здесь человек шел с оружием на человека – точно так же, как на Земле, Шамбале, Планете Башен и в других мирах. Это отнюдь не радовало Калеба, но тут он ничего не мог поделать, а потому не печалился; вероятно, людская природа оставалась неизменной в любой галактике и на любой планете, на Земле или на Борге. Зато здесь были степь, холмы, солнце, ветер и настоящее небо.
