До линии фронта полсотни километров – мало ли чего сюда залетит, а здесь ты раскорячился во все небо на маленьком, но гордом бомбардировщике, вооруженном опупительным и зубодробительным пулеметом «ШКАС» под управлением маршала Советского Союза. Значит, давай, лейтенант, еще пониже – и гляди под ноги, и вращай черепом на все двадцать четыре часа.
И не трясись, пожалуйста.
Тут оно и залетело.
* * *
– Лейтенант, это наш?.. – спросил маршал.
– Конечно наш.
Со стороны линии фронта летел такой же «У-2», почти наперерез, тоже низенько-низенько. Должен проскочить метров за триста прямо по курсу. Тяпа заметил его сильно позже, чем следовало: стыдно, позорно расслабился.
– А куда он? В той стороне чей аэродром? Кто там у нас?
– Сейчас доложу вам, товарищ маршал, – сказал Тяпа, вызывая перед мысленным взором карту. – Сейча-ас…
Он знал, что аэродрома там нет. В той стороне Тяпа не помнил вообще ничего достойного внимания. Ну, рокада с вялым движением, несколько деревушек, леса да болота. Никаких значимых объектов… И куда намылился «У-2»? Что-то там должно быть! Тяпе стало на секунду дурно. Он испугался. Впервые в жизни его молодая цепкая память засбоила, да еще как! Это все очень плохо. Не надо было никуда лететь сегодня. Он перепсиховал, он опасен для пассажира и для себя… Спокойно, пилот, спокойно! Дыши носом! Тяпа прищурился, вглядываясь вперед и вправо до рези в глазах, надеясь увидеть опознавательные знаки.
На борту чужого «У-2» проступило синее пятнышко. Тяпа аж подпрыгнул на сиденье. Это могла быть только она: синяя бабочка. Единственная в своем роде – вместо тринадцатого номера, потому что несчастливый.
– Овсей! – заорал Тяпа. – Это же наш Овсей! Живой! Дорогой ты мой, жи-во-ой!
И покачал крыльями: друг, я тебя узнал.
– Не тряси! – прикрикнул маршал.
«Бабочка» покачнулась в ответ. И чуть-чуть довернула, чтобы пройти ближе.
– Это Овсеенко из нашего звена! Он не вернулся с ночного!
– Давно не вернулся?
– На той неделе… Глядите: бабочка на борту! Это он!
Опознавательный знак мог уже разглядеть кто угодно, тринадцатый был почти перед носом. И если зрение не подводило Тяпу, как подвела только что память, из задней кабины некто пялился на него в бинокль. Странно.
– И куда он собрался, твой приятель? Я смотрю по карте, там нет аэродрома.
– Он тянет по прямой на остатках бензина. Заберется подальше и сядет!
«Вообще, ерунда выходит, – подумал Тяпа. – Ладно, Овсей тянет черт знает куда, так еще и сильно не оттуда. Ведь мы успели перебазироваться, сместились по фронту и вдоль фронта. Если Овсей садился на вынужденную, сумел там каким-то чудом спрятаться, отсидеться, починиться и все такое прочее, ему бы лететь назад километров на тридцать севернее. Или он взял на юг, чтобы обойти немецкие зенитки, нашел дырку, где их нет? Ну и?.. Обошел, а над нашей территорией вдруг заблудил? Не смешите, Овсей карту знает как свои пять. Он должен лететь ночью, на ближайший известный ему аэродром подскока. И главное – ночью! А сейчас до темноты верных полтора часа!»
И пока Тяпа это все додумывал, со скидкой на свою нынешнюю перепсихованность, на удачу Овсеенко, у которого не зря бабочка вместо номера, и так далее, маршал Жуков сделал свои выводы о происходящем. И очень спокойно произнес:
– Лейтенант. Ты идиот.
А потом в задней кабине тринадцатого резко крутанулся пулеметный ствол и плюнул ярким пламенем.
Все, что Тяпа успел – немыслимым образом кувыркнуть машину, чего нельзя делать в такой опасной близости от земли. Но если ты идиот и очень жить хочется, то можно.
А ему уже пришло в двигатель, и давление масла упало на ноль.
Потому что кончилась везуха, исчерпалась напрочь.
* * *
Когда идешь на вынужденную в чистом поле, а посреди него растет одинокий телеграфный столб, он – твой, это скажет любой пилот. Здесь стояла одинокая сосна, и Тяпа в нее воткнулся с ювелирной точностью. Спасибо хоть, на самом конце пробега – самолет только немного довернуло, и это даже было хорошо: обоих кинуло на борт кабины и никому не отдавило яйца ручкой.
Тяпа мог еще уковылять подальше на сухом движке, но тринадцатый погнался за ним, норовя добавить в бочину. Маршал схватился за пулемет, Тяпа испугался за маршала – и нырнул вниз. А там, конечно, образовалось дерево.
Потом они бегали вокруг дерева и самолета, низко пригибаясь, стараясь укрыться за стволом и мотором, потому что остальное все пробивалось навылет. А над ними кружил «У-2» и поливал из «ШКАСа».
– У него сейчас патроны кончатся! – кричал Тяпа. – Там всего триста штук!
– Без тебя знаю! – огрызался маршал.
– И пулемет – говно! – кричал Тяпа.
– Сам ты говно! – отвечал маршал. – Из этого говна сбили нас за секунду!
– Да честное слово – говно пулемет! Нам просто не повезло!
– Зато бомбы не говно!
– Да нету там, нету!
– Заткнись уже!
С пояса Жукова свисал и тянулся за ним по земле страховочный фал, вырванный с мясом из борта. Это считалось невозможным, но маршалу Советского Союза – удалось. Таская Жукова за собой вокруг самолета, Тяпа все суетился, пробуя фал отстегнуть, а то вдруг наступит. Поскользнется – и тогда амба. Маршал его суету заметил.
– Отдай хвост! – рявкнул он и быстро намотал фал на руку.
Наконец патроны у тринадцатого кончились или терпение истощилось, и он убрался по своим делам.
– Вы не ранены, товарищ маршал? – заботливо спросил Тяпа.
– Нет, – сухо ответил Жуков.
Тяпа подошел к самолету. Тот, хороший такой, не загорелся, но представлял собой форменное решето. Триста не триста, но две сотни дырок винтовочного калибра в нем было. Может, еще загорится, кто знает… Надо бы достать из штурманской кабины автомат, да боязно. Если он вообще там есть, этот автомат: Тяпа не заметил и не проверил, совсем он сегодня плохой. Никудышный пилот и человечек пустой, бессмысленный. Ах, как стыдно.
– Тя-апа, – позвали сзади ласково.
Лейтенант обернулся. Перед ним стоял маршал Советского Союза. Он уже отстегнул страховочный фал от пояса и теперь аккуратно сложил его в несколько слоев.
– Тяпа, а Тяпа… Тебе отец в детстве ремня задавал?
– Не-а, – Тяпа помотал головой.
– Ну тогда я за него буду! – сказал маршал.
* * *
Самолет так и не загорелся, но на всякий случай они отошли подальше в поле. Погода на глазах портилась, стало холодно, сыро и противно. Тяпа прихватил с собой руль направления – все равно его почти отстрелило, висел на честном слове. Бросил на землю и предложил маршалу присесть.
