— Я сама сделала свой выбор. — Элизабет вздохнула.
— Иногда молоденькие девушки делают неверный выбор. Я уверена, что к твоему выбору приложил руку твой отец. Но теперь с прибытием Николаса ты сможешь начать новую жизнь.
— Если бы я могла.
— Тебя ничто не останавливает, — заметила Минна. — Пройдет год формального траура, и ты снова сможешь выходить в люди. Тебе не обязательно запирать себя в Шенстоуне или где-либо еще.
— Но что я в результате буду иметь? — прошептала Элизабет.
Она не была уверена ни в чем, ни в своих доходах, ни в Питере, ни в возможности жизни за пределами Шенстоуна. Ни в том, что ее отец когда-нибудь перестанет залезать в ее карман.
— У тебя будет все, — сказала Минна, — потому что ты будешь свободна.
Николас снова спустился в тоннель. Поначалу, когда он вышел в сад, у него не было такого намерения.
Но он заметил, что неосознанно направляется к дальнему концу сада и немного забирает влево, в сторону поля.
Стоял яркий полдень, на небе не было ни облачка. В Шенстоунё вовсю бушевала весна.
Никогда в жизни он не ощущал привязанности к чему-либо или кому-либо. Сейчас же он чувствовал потребность поддаться очарованию Шенстоуна. А также соблазну остаться с ней. Ее губы, ее тело будут его до конца дней.:. Неосторожный мужчина, без сомнений, попадется в ее ловушку.
Он сделал широкий полукруг и проследил путь, по которому той ночью прошли люди с факелами. Он тогда искал справа, а Элизабет и ее отец слева.
Разве не Элизабет нашла вход? О котором говорила, что ей ничего не известно? Что-то здесь было не так. Он перешел на ту сторону поля и проследил ее путь.
Немного назад, чуть вперед, и вот он уже ясно представлял, как она передвигалась той ночью. Она могла двигаться только одним путем. Ведь если бы она отошла в сторону на какие-то два метра, вход обнаружил бы кто-нибудь другой.
Боже, Элизабет…
На этот раз двери, расположенные вровень с землей, открылись без усилий, и он, оставив их открытыми, спустился во тьму.
У основания лестницы все еще висел фонарь. Николас чиркнул спичкой и зажег ее.
Двадцать шагов, и он у заветной комнаты.
Его худшие опасения подтвердились. Освещенная фонарем комната была совершенно очищена от углей и всего мусора.
Его враг Невидимая Рука и сюда добрался.
Николас намеренно встал на линии огня, но враг обогнул его и нарушил все остальное.
Напрашивался единственный вывод: один из пятерых в Шенстоунё и был его врагом.
Виктор, Питер, отец Элизабет, Минна… и Элизабет.
Получалось именно так, как он себе представлял: она могла больше всех получить, но и больше всех потерять. Самый сильный мотив — самые сильные руки.
Его беспокоило, что он проигнорировал свой инстинкт и все знаки, которые должны были его насторожить.
Черт, он слишком сильно расслабился.
Или враг спланировал его слабость?
А теперь?..
Что теперь? Он понимал, в чем дело. Шла борьба нервов и коварства. К нему пришло понимание методов, которые использовал его оппонент.
Николас знал о своем враге больше, чем тот думал.
Он знал, что враг храбр и немного безумен. Хорошо приспосабливается. Никогда не сдается. Нуждается во внимании и одновременно ищет укрытия. Хочет получить признание и предпочитает одиночество.
Более того, никто бы и не подумал, что его враг…
Один из пяти.
Или они все.
Они играли в игру, которая руководствовалась намерением «подождем и посмотрим»…
Элизабет напряженно мыслила. Должно быть что-то еще. Обязательно должно быть.
Может быть, она пропустила какую-нибудь деталь на чердаке? Там еще были старая мебель и сундуки с одеждой. Кто знает, вдруг что-нибудь можно обнаружить в кармане одного из пиджаков Уильяма?
Неужели она действительно дошла до такого отчаяния?
— Я слышал, ты сегодня ездила в город, — сказал отец, входя в гостиную, где Элизабет сидела с вышивкой, не вызывающей в ней никакого интереса. — Надеюсь, не безрезультатно?
— Отец, мы с Минной всего лишь решили выбраться из дома. Ничего больше.
— Ты ездила, чтобы встретиться с викарием.
— У тебя что, в городе есть шпионы? — раздраженно спросила она. — Я ездила, чтобы извиниться за то, что нас не было в церкви в прошлое воскресенье.
— А. Я надеялся, что у тебя были еще дела.
— Какие? Почему бы тебе не присесть, отец? Раз уж ты решил допросить меня.
Он сел напротив нее.
— Элизабет. Я не допрашиваю тебя. Я побуждаю тебя к действиям. Знаешь, у нас осталось совсем немного денег, поэтому скажи, как мы будем существовать, когда щедрость Николаса иссякнет и он попросит нас покинуть дом?
— Я не думала о таком далеком будущем.
— Питер даже пальцем не пошевелит, чтобы помочь нам.
— Правда? Откуда ты знаешь?
— Иначе бы он давно сделал тебе предложение. К тому же он целиком на моей стороне: ты должна вернуть Шенстоун, и тогда… возможно…
Она отбросила пяльцы.
— Возможно, он неправильно истолковал мои девичьи отказы?
— Нет. Твоя скромность делает тебе честь. Если бы к ней еще добавить Шенстоун и десять тысяч в год… Конечно, я не получаю десять тысяч в год…
— Насколько ты знаешь, я тоже. Кроме того, есть еще три дюжины наследниц, которые с удовольствием охомутают Питера.
— Если бы он их захотел. Но по какой-то причине ему нужен Шенстоун и ты. Я не понимаю. Никогда не думал, что так получится. Тебе остается только найти способ.
Она вновь подобрала пяльцы и продела иголку в лепесток начатой ею ромашки.
— А что, если есть один способ? — Она сама не ожидала, как задала вопрос. Хотя, если она собирается проводить более детальное расследование, ей понадобится помощь.
Разве ее отец и Питер не помогут ей?
— Что ты имеешь в виду? — Ее отец подался вперед, всем своим существом излучая заинтересованность. — Ты что-то от меня скрывала, моя девочка? Что за способ? Шенстоун и все деньги в нашем распоряжении. Элизабет! Быстрее расскажи мне…
— Ничего конкретного. Есть, правда, кое-что…
— Есть — нет, о чем ты говоришь? Скажи мне!
— Фредерик, ты снова говоришь о деньгах? — с порога спросил Питер, ухвативший последнюю фразу разговора. — Он не прекращает разговоры о деньгах. Для него деньги очень болезненная тема. Своими разговорами о них он утомляет. Чем занимаешься, Элизабет?
«Жду тебя», — хотела сказать она и сказала:
