– Я угощал, – прохрипел Минтай, пытаясь улыбнуться разбитыми губами. – Я всегда тебя угощал, помнишь?
– Помню, Миха. – Человек с ведром потер кривой нос, чихнул, высморкался на ковер. – Я все помню, потому и разговор у нас с тобой особый будет. Не как с этими двумя.
Я, чувствуя, что живем мы с Димкой последние минуты, попытался разорвать или хотя бы растянуть путы. Я так напрягся, что в глазах потемнело, а в голове опять зашевелились, закачались, скрежеща, ржавые шестерни. Человек, стоящий за креслом, шлепнул меня по затылку и тихонько захихикал.
– За девок можете не волноваться, мы о них позаботимся, – возвысил голос человек с ведром. – Твою, Миха, я себе оставлю. Позабавлюсь. Квиты будем. Чего выпялился? Думаешь, я не знал ничего, да? Думал, умный самый? Маринку мою дрючил, гаденыш, а потом еще и пил со мной, за руку здоровался, в глаза глядел. Сука ты, Миха!.. Ну да я уже не в обиде… Я вот что сделаю: я вас с Маринкой опять сведу – живите себе, сколько получится. Она ведь до сих пор в киоске своем торчит, тебя ждет. Стекла, правда, повыбила все, дура, когда из яйца вылупилась. На решетки бросается. Я тебя к ней пущу, дверь подопру, а там уж ты не зевай, пристраивайся – хошь с тылу, хошь с переду.
Человек с ведром засмеялся. К нему присоединились остальные – теперь я точно знал, что их трое.
– Саня, да ты чего… – Минтай заелозил ногами по полу, задергался, будто пришпиленный паук. – Да не было ничего! Вот клянусь! Всем, что есть, всем клянусь!
– Да нет у тебя ничего, гнида. – Кривиносый и златоротый Саня бросил ведро.
– Я денег дам! – заверещал Минтай. – У меня есть! Много денег!
– Ты бы мне еще дом свой переписать пообещал.
– Обещаю! Перепишу!
– Ну дурак же! – весело и почти даже ласково проговорил Саня. В мою сторону глядя, он поднял руку и резко ее опустил. Человек, что стоял за креслом, тут же шагнул к одуревшему от страха Минтаю, махнул чем-то темным и увесистым – то ли чулком с мелочью, то ли свинчаткой. Глухой шлепок – и Минтай замолчал, уронив голову набок.
– Круто ты, Саня, – сказал посеревший лицом Димка. – Только к нам-то какие претензии?
– А у меня ни к кому претензий нет.
– Так, может, разойдемся по-хорошему?
– Разойдемся, конечно, – сказал Саня и достал из-за кирзового голенища завернутый в тряпицу нож. – Вы отправитесь на небеса, а я грешную землю потопчу, сколько получится.
– Неправильно это, – неуверенно возразил Димка. – Нам бы вместе держаться. Людей-то не осталось почти.
Здоровяк со свинчаткой зашел Димке за спину, схватил его за волосы, потянул, задирая голову, открывая горло. Смешной и страшный доходяга забыл о девчонках, зачмокал, ниточку слюны пустив, вперед подался, стараясь получше все разглядеть. Димка захрипел, пытаясь сказать еще что-то, но рука в кожаной перчатке закрыла ему рот.
– Вот и славно, что людей не осталось, – пробормотал Саня, приближаясь. – Что заслужили, то и получили.
Он встряхнул нож, сбрасывая с него тряпицу. Димка увидел близкий клинок финки, задергался, запыхтел, ноздри раздувая. Глаза его сделались белыми – я никогда у людей таких глаз не видел. Смотреть на происходящее стало невыносимо – у меня как вымерзло все внутри. Но и взгляд отвести не получалось. Я чувствовал, что сейчас мои мозги закоротит, я чокнусь, завизжу истерично…
Я не сошел с ума – видимо, в человеческой психике есть какие-то предохранители, и один из них тогда сработал: в моей голове опять закрутились ржавые шестеренки, что-то щелкнуло, и я отключился. Не потерял сознание, нет. Я все видел – но я не воспринимал происходящее как реальность…
И вот что еще мне сейчас вспомнилось: глядя на Саню, подбирающегося с ножом к беспомощному Димке, я вдруг остро позавидовал превратившейся в зомби Тане.
Забавно, правда?
Жар и холод
Раньше я не любил собак.
Мне было пять лет, когда соседский пес Лютый, не оценив моего желания познакомиться, тяпнул меня за ляжку и едва на свалил на землю. Если бы не цепь и не ошейник, передавивший ему горло, все могло бы кончиться хуже. Я не заплакал тогда и не закричал, хотя нога была прокушена до крови. Я взял палку и ударил рычащего кобеля по носу.
Больше к собакам знакомиться я не подходил.
В селе, где я жил, собак было много – едва ли не в каждом втором дворе. Помню здоровенного кобеля альбиноса (у него были красные глаза с отвисшими вывернутыми веками), который, играя, преследовал меня, когда я возвращался с лыжной прогулки. Пес скакал вокруг и хватал мыски лыж. Он был большой, как теленок, а мне было лет одиннадцать. Когда пес напрыгивал на меня, я совал спрятанный в варежке кулак в его слюнявую пасть и успевал сделать еще несколько шагов к дому. Потом пес отпрыгивал, хватал пастью снег, мотал головой и лаял – ему было весело. А мне было страшно.
Я помню, как этот пес состарился. Но своей смертью он не умер – его сбил грузовик.
Собакам в деревне вообще не везет. Обычно они околевают задолго до старости.
Это я и о своих псах говорю. О своре своих любимцев.
Жаль, что добермана Шарика среди них нет.
Интересно, сумел ли он дожить до старости?
Почему-то мне кажется, что он и сейчас неплохо себя чувствует.
* * *
Таня стояла в темной прихожей. Мы не могли ее видеть. Она же отлично видела всех находящихся в комнате. Грязная и оборванная, поцарапанная, растрепанная, опухшая лицом – она уже не была похожа на человека. Взгляд ее был затуманен, на обкусанных потрескавшихся губах пузырилась розовая слюна…
Таня пришла с улицы, тихо открывая взломанные бандитами двери. Она остановилась перед аркой художественно оформленного проема, за которым, будто на освещенной сцене, разворачивался последний акт трагедии.
И когда Димка запыхтел, грызя толстую кожу перчатки и безумными глазами косясь на нож, Таня покачнулась, наклонилась, подняла с пола березовое полено и хрипло выкрикнула:
– Шарик, фас!..
Вряд ли добермана в его прошлой жизни звали Шариком. Но команду «фас» он, определенно, знал.
Поджарая тень вырвалась на свет. Саня, уже коснувшийся лезвием ножа Димкиной шеи, уже пустивший по натянутой коже ниточку крови, повернулся на шум. Не знаю, что ему почудилось – возможно, он принял летящего на него пса за одну из тех долговязых тварей, что преследовали нас на окружной дороге. А может, решил, что видит привидение.
Он закричал – тонко, по-бабски. Меня будто встряхнули, и я очнулся.
Доберман хапнул Саню за руку, потащил его в сторону, закручивая, подергивая – так опытный борец выводит слабого противника на прием. Нож вывалился из ослабевших пальцев. Человек со свинчаткой выпустил из руки Димкино лицо, бросился атаману на выручку. Но ударить пса у него не получилось; он топтался вокруг матерящегося Сани, не зная, как подступиться к сцепившимся соперникам. Урод с молотком, сторожащий девчонок, замер на месте, вытаращив глаза. Кажется, он просто не знал, что делать. Мне показалось, что он умственно неполноценный – похожие лица бывают у олигофренов.
