– Где ободралась? – спросил я, вставляя ключ в замок.
Потом повернул его на пол-оборота влево и пол-оборота вправо. Дверь я отпер, но ключ все равно следовало провернуть полностью, чтобы ослабить пружину в корпусе замка, иначе я рисковал угоститься шквалом гвоздей.
– Силос.
Я помедлил, извлекая ключ из замка.
– Это он стоял на стреме, когда меня навестил Тамас?
– Да.
– И чем оправдался?
– Не многим, – пожала плечами Птицеловка. – Учитывая, как быстро он смылся, едва завидел меня.
Я услышал, как звякнул об пол ключ. Оказывается, я его уронил.
– Так это был он? Это он пропустил Тамаса в дом?
Птицеловка кивнула.
– Я хочу его видеть. Немедленно.
– Ну, удачи тебе, – отозвалась она, подбирая ключ. – Он поскользнулся и упал с крыши. С четвертого этажа, в кордоне Квадратных Холмов. Быстрее, чем ты скажешь «шмяк».
Она для пущей убедительности хлопнула ладонью по доскам пола.
– Черт тебя побери, Птицеловка, он был мне нужен живым!
– Ах, живым?!
И Птицеловка вскочила на ноги, да так живо, что чуть не врезала мне лбом в челюсть, и я еле успел увернуться.
– Ты знаешь, что этот гад наделал? А, Дрот? Троих моих людей замочили той ночью! Троих! Я не знаю, сам он это сделал или ему помог тот Клинок, но мне и моей бригаде он нагадил серьезнее, чем тебе. Так что не надо петь, что он был нужен тебе живым, – мне тоже, да так, что терпежу не было!
Я хотел возразить, но посмотрел ей в глаза и не увидел там гнева, как ожидал, только горе. Она потеряла трех человек, а я – всего-навсего душевное спокойствие.
– Извини, – сказал я. – Я давно не работал сообща. Я… забыл.
Птицеловка кивнула.
– Он что-нибудь сказал? – спросил я.
– До или после того, как выкинулся из окна пансиона? – Она покачала головой. – Нет, он был не очень разговорчив. Может, ты и способен вырвать признание у человека, который удирает по крыше, но я не умею.
– А тело?
– А что тело? Чуток соколиков, куча золотых соколов, – по крайней мере, ему хорошо заплатили. Ну и всякая личная дребедень. А, еще жетон паломника, – фыркнула Птицеловка. – Обалдеть как помог!
– Стой, – произнес я. – Жетон паломника? Какого рода?
– Откуда мне знать, черт возьми? Я что, похожа на паломницу? – Она порылась в поясном кошельке и достала свинцовый ромб. – Вот.
Я взял его. Точно такой, как у Ателя, – скругленный, с тремя символами, старый.
– Бумажка, – произнес я, не сводя глаз со знака. – При нем бумажонки не было?
Она снова полезла в кошель и протянула мне на ладони два скомканных, перепачканных клочка бумаги. Я осторожно взял один и развернул. Точно такие значки, как на записке, которую я нашел у Ателя.
– Что это за дрянь? – пробормотала Птицеловка и склонилась так низко, что чуть не перекрыла обзор.
– Пока не знаю, – ответил я, вынул из кисета с ахрами бумажку Ателя и положил рядом с найденными у Силоса. Значки были другими, но размер и характер совпали.
– Я нашел это у покойника, который кинул меня в другом деле. Знак паломника тоже был.
– Какая между ними связь?
Я покачал головой:
– Понятия не имею.
Мне приходила в голову мысль, что меня заказала не Кристиана, а кто-то из ее врагов при дворе. Один нобль разоружает другого. Это объясняло и ливрею, и подделанное письмо, и готовность платить за переносной глиммер. Но теперь эта версия рухнула. Силос никак не был связан с реликвией и не имел причины носить при себе такую же бумажку, как Атель.
Однако носил.
Я уставился на грязные клочки, восстанавливая цепь. От Ателя – к Федиму, от Федима – к Ларриосу, а от того – к Ирониусу и Серому Принцу. С другой стороны нить тянулась от Силоса к поддельному письму и Тамасу, а Кристиану использовали, чтобы подобраться ко мне.
Не совпадало ничего, кроме самих бумажек.
Я уже начал жалеть, что проявил милосердие к Ателю.
– Черт тебя побери, Улыбашка, – буркнул я, убирая клочки и жетон в кисет и берясь за дверную ручку. – Что тебе стоило быть чуть сговорчивее? Только и…
– Дрот!
Птицеловка прыгнула на меня и повалила на пол. Через мгновение в дверь что-то с хрустом ударило.
– Кретин! – крикнула она мне в ухо, оставаясь сверху.
– Уй! – простонал я, так как все мои синяки проснулись между нею и жестким полом.
– Именно что «уй»! – сказала она, слезая. – Чем ты думал?
– Я вообще не думал, – признался я, тоже вставая, но медленнее. – В том и беда. Я слишком устал, чтобы думать.
В двери на уровне груди застряла короткая арбалетная стрела. Она засела так глубоко, что наконечник полностью скрылся. Арбалет я установил год назад в темном углу на лестничной площадке. Поставил растяжку, а нынче забыл ослабить, когда взялся за дверь, и спусковой механизм сработал.
Вселенская дурь.
– Мать твою, Дрот! – произнесла Птицеловка. – Если думаешь, что я буду терять людей, чтобы тебя накрыло твоей же ловушкой, то поищи себе другого Дуба! Не будь меня рядом, тебя пригвоздило бы, как Оленя на первом же деле! Святые Ангелы! Я говорила тебе не быть таким параноиком, но разве ты слушал? Нет! А теперь…
Я не стал возражать на это тем, что, не будь ее рядом, я не отвлекся бы на Ателя, Силоса и бумажки. Взамен я примиряюще поднял руку:
– Ты права, Птицеловка. Спасибо. Я твой должник. Больше чем когда-либо, но сейчас не поможешь ли с половицей? Я себе такому не доверяю.
– А иначе ты?..
– Птицеловка…
– Хорошо-хорошо.
Она несколько раз глубоко вздохнула, чтобы не тряслись руки. Затем опустилась на колени, приоткрыла дверь, сунула руку в щель и повернула рычажок на стене, который крепил половицу за порогом. Без этого в лицо ударяла негашеная известь из скрытого под ней пузыря.
– Когда спал-то в последний раз? – спросила Птицеловка, когда выпрямилась.
– Вчера. Или позавчера? Не помню…
– Ну тогда, – сказала она, открывая дверь, – тебе нужна… Сука!
Даже будь это предложением, я не сумел бы им воспользоваться. Она была горяча, но я пребывал не в форме. Впрочем, мне не понадобилось сочинять отговорку. Ее интонация и то, как она застыла, просветили меня с избытком.
Я бездумно потянулся схватить ее, выволочь и захлопнуть дверь перед тем, что караулило нас внутри. Потом я узрел то, что видела она, и тоже окаменел.
В моей спальне была женщина. Мертвая. Зависшая в футе над полом. Она висела в воздухе сама собой, ни на чем.
