— А теперь послушай меня, — сбивчивой скороговоркой начал Энтони. — На долгую лекцию у меня не хватит сил. Мы теряем деньги где только можем, и, естественно, среди людей пошли толки… что касается судебного процесса, окончательное решение станет известно этой зимой… да, наверняка…
— Ты так тараторишь, что я ничего не могу разобрать, — с невозмутимым видом перебил Дик.
— Я сказал все, что намеревался, — огрызнулся Энтони. — Если желаешь, навести нас, а не хочешь — не приходи!
С этими словами он повернулся и пошел прочь, сливаясь с толпой, но Дик его догнал и схватил за руку.
— Послушай, Энтони, только не надо заводиться с пол-оборота! Ведь Глория — моя кузина, а ты — лучший друг, а потому нет ничего удивительного, что я не могу оставаться спокойным, когда слышу, как ты катишься в пропасть и тащишь за собой Глорию.
— Не желаю выслушивать нотации.
— Ну ладно, успокойся. А не зайти ли нам ко мне и немного выпить? Я только что обустроился. Купил три ящика джина «Гордонс» у таможенного чиновника.
Приятели пошли по улице вместе, и Дик, уже не скрывая раздражения, спросил:
— А что с деньгами твоего деда, ты их когда-нибудь получишь?
— Видишь ли, — принялся возмущенно объяснять Энтони, — старый дурак Хейт на что-то надеется, особенно сейчас, когда людям надоели глупые реформы. Понимаешь, это может сыграть свою роль. Вот если, к примеру, судья решит, что по милости Адама Пэтча ему теперь трудно достать спиртное.
— Без денег не проживешь, — нравоучительно заметил Дик. — А ты в последнее время не пробовал писать?
Энтони молча покачал головой.
— Странно как-то получается, — произнес задумчиво Дик. — Я всегда думал, что вы с Мори рано или поздно займетесь писательским трудом, но он превратился в скупердяя-аристократа, а ты…
— Я неудачный пример.
— Интересно почему?
— Ты, вероятно, думаешь, что знаешь, в чем дело, — предположил Энтони, стараясь сосредоточиться. — И неудачник, и человек везучий оба в душе верят, что у них гармоничный взгляд на жизнь. Удачливый так считает, потому что преуспел, а невезучий — потому что вечно терпит поражение. Человек успешный учит сына извлекать выгоду из отцовского везения, а неудачник советует сыну учиться на ошибках отца.
— Не могу согласиться. В молодости я привык слушать вас с Мори, и ваши рассуждения производили на меня впечатление, потому что вы были так последовательно циничны. Но теперь… Господи, да, в конце концов, к чему лукавить? Кто из нас троих пристрастился… посвятил себя умственному труду? Не хочу показаться тщеславным пустословом, но ведь это я. А я всегда верил в существование нравственных ценностей и всегда буду верить.
— Нет, — возразил, в свою очередь, Энтони, который был весьма доволен собой, — даже считая так, ты все равно понимаешь, что в реальной жизни ни один вопрос не решается с однозначной категоричностью.
— А для меня такая ситуация возможна. На свете не существует вещи, ради которой я поступился бы своими принципами.
— А как ты узнаешь, когда именно ты ими поступаешься? Просто действуешь наугад, как большинство людей. Оглядываясь назад, приходится распределять ценности, расставлять их по местам. Ты заканчиваешь портрет, а потом выписываешь детали и полутона.
Дик с горделивым упорством встряхнул головой.
— Остался таким же никчемным циником, — констатировал он. — Такая манера жалеть себя. Раз ничего не делаешь, значит, все вокруг не имеет значения.
— Да, я мастер себя жалеть, — признался Энтони, — и я не утверждаю, что получаю такую же радость от жизни, как и ты.
— Ты говоришь — по крайней мере говорил прежде, — что счастье — единственная стоящая вещь в жизни. Думаешь, оставаясь пессимистом, ты становишься счастливее?
Энтони что-то сердито буркнул. Разговор перестал доставлять удовольствие. Он нервничал, испытывая непреодолимое желание выпить.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Да где же ты живешь? Нельзя же так бродить до бесконечности!
— Твоя выдержка распространяется лишь на сферу умственную, да? — сердито парировал Дик. — Уже пришли. Вот здесь и живу.
Он свернул к многоквартирному дому на Сорок девятой улице, и через несколько минут приятели уже сидели в просторной, только что отремонтированной комнате с камином и увешанными книжными полками стенами. Темнокожий дворецкий подал коктейль «джин-рики», и час пролетел незаметно, скрашенный любезной беседой, неспешной выпивкой и осенними отблесками огня в камине.
— Искусство состарилось, — изрек через некоторое время Энтони. После нескольких стаканов нервное напряжение прошло, и он обнаружил, что снова обрел способность думать.
— Какое искусство ты имеешь в виду?
— Все его виды. Первой умирает поэзия. Рано или поздно ее поглотит проза. Сейчас, например, яркие эпитеты, сверкающие остроумием метафоры и блистательные сравнения являются достоянием прозы. Для привлечения внимания поэзия вынуждена пускаться на поиски необычного слова, грубого и низменного, которое никогда прежде не считалось прекрасным. Красота как совокупность нескольких великолепных составляющих достигла своего апофеоза у Суинберна. Дальше пути нет, разве что в роман…
Дик нетерпеливо перебил:
— Знаешь, эти новомодные романы наводят на меня скуку. Господи! Куда ни приду, везде найдется глупая девица, которая непременно поинтересуется, читал ли я «По эту сторону рая»? Неужели наши девушки и правда такие, как описано в этой книге? Если в жизни действительно так происходит, чему лично я не верю, юное поколение катится в пропасть. Мне опротивел этот вульгарный низкопробный реализм. По-моему, в литературе всегда есть место романтике.
Энтони старался вспомнить, какие последние книги Ричарда Кэрамела он читал. Пресловутый «„Бритый хвост“ во Франции», роман «Земля сильных мужчин» и несколько десятков рассказов, которые были еще хуже. Среди молодых остроумных критиков вошло в привычку упоминать имя Ричарда Кэрамела с презрительной улыбкой. Они называли Дика «мистер Ричард Кэрамел». Его «труп» непотребно волочили по всем литературным приложениям, обвиняя в том, что он сколотил огромное состояние низкопробными сценариями для кинофильмов. По мере того как в моду входили новые литературные веяния, Дик сделался притчей во языцех, не заслуживающей ничего, кроме презрения.
Энтони предавался размышлениям, а Дик встал с места и, казалось, терзался сомнениями, стоит ли делать признание.
— Я вот собрал кое-какие книги, — объявил он вдруг.
— Вижу.
— Полную коллекцию хорошей американской литературы, старой и современной. Только мне не хотелось следовать общепринятому правилу Лонгфелло — Уитьер… Здесь большая часть книг принадлежит современным авторам.
Он подошел к одной из стен, и Энтони, понимая, чего от него ждут, тоже встал и последовал за Диком.
