– Если бы вам предсказали только это, – возразила дофина, улыбаясь и думая о деле с Елизаветой Английской, – то я не советовала бы вам презирать астрологию; у вас могут появиться причины ее защищать.
Принцесса Клевская поняла, что имела в виду дофина, но она понимала также, что счастье, о котором говорил господин де Немур, заключалось для него вовсе не в том, чтобы стать королем Англии.
Так как со смерти ее матери прошло уже достаточно много времени, ей нужно было начать появляться в свете и при дворе, как обыкновенно. Она встречала господина де Немура у дофины, она встречала его у принца Клевского, где он часто бывал в обществе других знатных молодых людей, чтобы не привлекать к себе внимания; но она не могла больше смотреть на него без волнения, которое он не преминул заметить.
Как ни старалась она избегать его взглядов и говорить с ним меньше, чем с другими, ей не всегда удавалось скрыть какое-то первое движение, по которому герцог мог заключить, что он ей небезразличен. Мужчина менее проницательный, чем он, быть может, этого бы и не заметил; но герцога уже любили столь многие, что ему трудно было не распознать, когда он был любим. Он отлично видел, что шевалье де Гиз был его соперником, а шевалье понимал то же самое про него. Шевалье был единственным человеком при дворе, разгадавшим эту тайну, – собственный интерес помог ему видеть яснее прочих; это знание о чувствах друг друга рождало в них неприязнь, которая сказывалась во всем, не доходя, однако, до открытых ссор, но они неизменно противостояли друг другу во всем. Они всегда были по разные стороны в состязаниях, боях, играх и во всех королевских увеселениях, и соперничество их было таким острым, что его нельзя было скрыть.
Принцесса Клевская часто думала об английских делах; ей казалось, что господин де Немур не сможет противиться советам короля и настояниям Линьроля. Она с грустью видела, что этот последний все не возвращается, и с нетерпением его ждала. Если бы она следила за его поступками, то была бы лучше осведомлена о состоянии дел, но то самое чувство, которое разжигало в ней любопытство, заставляло его скрывать, и она расспрашивала только о красоте, уме и нраве королевы Елизаветы. Один из портретов Елизаветы привезли к королю; принцесса нашла изображение более красивым, чем ей бы хотелось, и она не могла удержаться и не сказать, что портрет льстит.
– Я так не думаю, – возразила дофина, присутствовавшая при этом. – Королева славится красотой и умом, далеко превосходящими обыкновенные, и я хорошо помню, как мне всю жизнь ставили ее в пример. Она должна быть очень привлекательна, если похожа на свою мать, Анну Болейн. Ни одна женщина не была так мила и приятна наружностью и нравом. Я слышала, что в лице ее было нечто живое и особенное и что она вовсе не походила на прочих английских красавиц.
– Я как будто слышала также, – сказала принцесса Клевская, – что она родилась во Франции.
– Те, кто так думает, ошибаются, – отвечала дофина, – я расскажу вам кратко ее историю. Она происходила из знатного английского рода. Генрих Восьмой был влюблен и в ее сестру, и в ее мать, и поговаривали даже, что она – его дочь. Сюда она приехала вместе с сестрой Генриха Седьмого, которая вышла замуж за короля Людовика Двенадцатого. Королева была молода и ветрена, ей очень не хотелось покидать французский двор после смерти мужа; а Анна Болейн, имевшая те же наклонности, что и ее госпожа, так и не решилась уехать. Покойный король в нее влюбился, и она стала фрейлиной королевы Клод
[265]
. Королева умерла, и ее взяла к себе принцесса Маргарита, сестра короля, герцогиня Алансонская
[266]
, а затем королева Наваррская, чьи повести вы читали. От нее Анна Болейн переняла зачатки новой религии. Затем она вернулась в Англию, где очаровала всех: она усвоила французские манеры, которые нравятся всем народам; она хорошо пела, восхитительно танцевала – ее сделали фрейлиной королевы Екатерины Арагонской
[267]
, и король Генрих Восьмой влюбился в нее без памяти.
Кардинал Вулси
[268]
, его фаворит и первый министр, лелеял надежды взойти на папский престол и, разгневавшись на императора, который его притязаний не поддержал, задумал отомстить и устроить союз короля, своего повелителя, с Францией. Он внушил Генриху Восьмому, что его брак с теткой императора недействителен, и предложил жениться на герцогине Алансонской, которая тогда овдовела. Анна Болейн, будучи не лишена честолюбия, решила, что этот развод – тот путь, который может привести ее к трону. Она стала склонять короля Англии к Лютеровой религии, а нашего покойного короля уговаривала способствовать в Риме разводу Генриха с надеждой на его брак с герцогиней Алансонской. Кардинал Вулси добился того, чтобы его под другим предлогом послали во Францию заняться этим делом; однако господин его не решился допустить, чтобы само предложение об этом было произнесено вслух, и отправил ему в Кале повеление даже не заговаривать о браке.
По возвращении из Франции кардинал был встречен с такими почестями, какие воздают самому королю; ни один фаворит не выказывал подобной гордыни и тщеславия. Он устроил встречу двух королей в Булони. Франциск Первый подал руку Генриху Восьмому
[269]
, который не пожелал рукопожатия. Они принимали друг друга по очереди с невиданным великолепием и обменялись нарядами, подобными тем, что были сшиты для них самих. Я вспоминаю рассказы о том, что покойный король послал английскому королю камзол малинового узорчатого атласа, изукрашенный жемчугами и бриллиантами, и мантию белого бархата, расшитую золотом. Пробыв несколько дней в Булони, они переехали в Кале. Анна Болейн помещалась вместе с Генрихом Восьмым как королева, и Франциск Первый делал ей подарки и воздавал почести как королеве. Наконец, после длившейся девять лет страсти, Генрих женился на ней, не дожидаясь расторжения своего первого брака, о чем он давно просил в Риме. Папа немедля отлучил его от Церкви, чем Генрих был так разгневан, что объявил себя главой Церкви и вверг всю Англию в те злосчастные перемены, которые вы теперь видите
[270]
.
