Нельзя передать, что чувствовал господин де Немур в ту минуту. Увидеть среди ночи в прекраснейшем месте на свете обожаемую женщину; увидеть, оставаясь невидимым для нее; увидеть ее поглощенной тем, что было с ним связано, и той страстью, которую она от него скрывала, – этого никогда не испытывал и не мог вообразить ни один другой влюбленный.
Герцог настолько не владел собою, что стоял неподвижно, глядя на принцессу Клевскую и забыв, что мгновения для него драгоценны. Когда он немного пришел в себя, то подумал, что ему следует подождать, когда она выйдет в сад, чтобы поговорить с нею; он полагал, что так будет безопаснее, потому что она будет дальше от своих прислужниц; но, видя, что она остается одна в комнате, принял решение туда войти. Какой трепет его охватил, когда он попытался это решение исполнить! Какой страх ее рассердить! Какая боязнь изменить выражение этого лица, в котором было столько нежности, и увидеть, как оно становится суровым и гневным!
Он счел себя безумцем, не потому, что пришел увидеть принцессу Клевскую, будучи невидимым для нее, но потому, что захотел ей показаться на глаза; он понял все, о чем не подумал раньше. Ему показалось неприличной дерзостью намерение застать врасплох, среди ночи, женщину, которой он еще никогда не говорил о своей любви. Он решил, что не должен надеяться на то, что она пожелает его выслушать, и что она будет вправе гневаться на него за ту опасность встретиться со всякими неприятными случайностями, которую он на нее навлекает. Все мужество его покинуло, и он несколько раз был готов уйти без того, чтобы она его увидела. И все же, движимый желанием поговорить с нею и ободренный надеждами, которые внушало ему все, что он увидел, он сделал вперед несколько шагов, но таких неверных, что его перевязь зацепилась за окно, и оно скрипнуло. Принцесса Клевская повернула голову, и оттого ли, что мысли ее были полны герцогом, или оттого, что он оказался в том месте, где на него падал свет и она могла его разглядеть, но ей показалось, что она узнала его, и, не раздумывая и не оборачиваясь в его сторону, она вошла в ту комнату, где были ее прислужницы. Она была в таком волнении, что принуждена была, чтобы его скрыть, сказать, что почувствовала себя дурно; она сказала это также и для того, чтобы занять всех своих людей и дать господину де Немуру время уйти. Поразмыслив немного, она сочла, что ошиблась и что только обман воображения заставил ее поверить, будто она видела господина де Немура. Она знала, что он в Шамборе, ей казалось совершенно невероятным, чтобы он решился на такую опасную затею; несколько раз она хотела было вернуться в кабинет и посмотреть, есть ли кто-нибудь в саду. Быть может, она столь же хотела увидеть там господина де Немура, сколько боялась этого; но наконец благоразумие и осторожность взяли верх над всеми прочими ее чувствами, и она сочла, что лучше по-прежнему оставаться в сомнениях, чем отважиться их развеять. Ей понадобилось много времени, чтобы решиться уйти из того места, вблизи которого, как она думала, мог быть герцог, и, когда она вернулась в замок, уже почти рассвело.
Господин де Немур оставался в саду до тех пор, пока видел свет; он не терял надежды увидеть принцессу Клевскую еще раз, хотя был уверен, что она его узнала и ушла только для того, чтобы избежать встречи с ним; но, увидев, что запирались двери, он рассудил, что надеяться больше не на что. Он вернулся за своим конем, неподалеку от того места, где поджидал дворянин принца Клевского. Дворянин последовал за ним до той самой деревни, откуда он выехал вечером. Господин де Немур решил пробыть там весь день, а ночью вернуться в Куломье и узнать, будет ли принцесса Клевская снова так жестока, чтобы бежать от него или скрываться от его глаз; и хотя он испытывал живую радость оттого, что увидел, как она полна мыслями о нем, все же его весьма печалил ее столь естественный порыв от него бежать.
Никогда еще страсть не была столь нежной и пылкой, как у герцога в то время. Он удалился под сень ив, что росли вдоль ручья, протекавшего позади дома, где он скрывался. Он искал уединения, насколько возможно, чтобы никто не видел и не слышал его; он предавался восторгам своей любви, и сердце его так сжималось, что он не мог удержаться от слез; но это были не те слезы, что проливаются от одной только скорби, к ним примешивались сладость и очарование, которые дарит лишь любовь.
Он стал перебирать в памяти все поступки принцессы Клевской с тех пор, как он ее любил; с какой добродетельной и стыдливой суровостью всегда обходилась она с ним, хотя и любила его! «Да, она любит меня, – говорил он себе, – она любит меня, в том нет сомнений; самые щедрые обещания и самые великие милости были бы не столь непреложными доказательствами любви, как те, что я получил. И все же она держится со мной столь же строго, как если бы я был ей ненавистен; я уповал на время, мне нечего больше ждать от него; я вижу, что она по-прежнему обороняется от меня и от себя самой. Если бы она меня не любила, я думал бы о том, как ей понравиться; но я ей нравлюсь, она меня любит и скрывает это от меня. На что же я могу надеяться, каких перемен в моей судьбе мне ожидать? Как! Неужто я любим прелестнейшей женщиной на свете и питаю страсть такой силы, какую рождают лишь первые свидетельства взаимности, для того только, чтобы острее чувствовать боль от ее холодности? Не таите от меня, что вы меня любите, прекрасная принцесса, – восклицал он, – не таите от меня своих чувств; ради того, чтобы узнать о них от вас однажды в жизни, я примирился бы с тем, чтобы вы впредь всегда обходились со мной с той же строгостью, какой удручаете меня теперь. Взгляните на меня хотя бы теми же глазами, какими вы сегодня ночью глядели на мой портрет; как вы можете смотреть на него с такой нежностью и убегать от меня так жестоко? Чего вы боитесь? Почему моя любовь так страшна для вас? Вы любите меня, вы скрываете это от меня напрасно; вы сами невольно дали мне свидетельства своей любви. Я знаю о своем счастье; позвольте мне насладиться им, не делайте меня больше несчастным. Возможно ли, – продолжал он, – чтобы принцесса Клевская меня любила, а я был несчастлив? Как прекрасна она была этой ночью! Как мог я побороть желание броситься к ее ногам? Если бы я это сделал, быть может, я не дал бы ей бежать от меня, почтение, которое я ей бы выказал, ее бы успокоило; но, возможно, она меня и не узнала; я терзаюсь больше, чем следует, и она просто испугалась, увидев какого-то мужчину в столь необычный час».
Такие мысли занимали господина де Немура весь день; он дожидался ночи с нетерпением и, когда она настала, снова отправился в Куломье. Дворянин принца Клевского, переодевшись, чтобы быть менее заметным, последовал за ним до того же места, что и накануне вечером, и видел, как он проник в тот же сад. Герцог вскоре понял, что принцесса Клевская не хотела подвергаться опасности его новых попыток ее увидеть; все двери были заперты. Он обошел сад со всех сторон в надежде увидеть, что где-нибудь горит свет, – все было тщетно.
Принцесса Клевская, предполагая, что господин де Немур может вернуться, оставалась у себя в спальне; она боялась, что не найдет в себе больше сил бежать от него, и не хотела навлекать на себя риск говорить с ним таким тоном, который плохо согласовался бы с ее обхождением с ним до сих пор.
Хотя у господина де Немура и не было никакой надежды ее увидеть, он не мог решиться так быстро покинуть место, где она так часто бывала. Он провел в саду всю ночь и нашел немного утешения в том, что хотя бы видел те предметы, на которые она глядит всякий день. Солнце взошло прежде, чем он собрался уходить, наконец страх, что его обнаружат, заставил его удалиться.
