— Это же одна из великих аббатис Средних веков! — воскликнул Дюрталь.
— Это шедевр дом Геранжера, который принял ее почти ребенком, размял и долго чистил ей душу, затем пересадил в особую теплицу, день за днем наблюдая за ее возрастанием в Господе, и вот вы видите результат этого интенсивного земледелия.
— Так; и тем не менее есть люди, для которых монастыри — прибежища безделья и вместилища глупости; подумать только, невежественные болваны пишут в своих листках, что монахини ни слова не понимают на латыни, когда читают! Им бы самим такими латинистами стать!
Аббат улыбнулся.
— Вообще говоря, — заметил он, — в том и состоит секрет грегорианского пения. Чтобы хорошо исполнить псалмы, надо не только понимать их язык, но также улавливать смысл, в переводе Вульгаты нередко темный. Без душевного рвения и учения голос ничего не значит. В пьесах светской музыки он может быть великолепным, но когда приступаешь к божественным строкам хорала, становится пустым и никчемным.
— А чем занимаются отцы?
— Они прежде всего взялись за восстановление литургического чина и церковного пения, затем разыскали и собрали в «Специлегии» и «Аналектах»
[45]
с подробнейшими комментариями забытые тексты тонких символистов и прилежных подвижников. Сейчас же они готовят к печати и выпускают в свет музыкальную палеографию, одно из самых ученых и добросовестных изданий нашего времени.
Но было бы неверно создавать у вас впечатление, будто миссия бенедиктинского ордена — исключительно копаться в старых манускриптах да переписывать ветхие антифонарии
[46]
и древние хартии
[47]
. Конечно, монах, имеющий талант к какому-либо искусству, этим искусством и занимается, если аббат того пожелает, и устав это говорит совершенно определенно. Однако настоящая истинная цель сына святого Бенедикта — петь или читать нараспев хвалу Господу, учиться на этом свете тому, что он будет делать на том — славить Бога словами, Им Самим внушенными, на языке, которым Он Сам говорил голосами Давида и пророков. Семь раз в день бенедиктинцы исполняют обязанность небесных старцев Апокалипсиса, которых показал нам Иоанн Богослов; изображения этих старцев, играющих на арфе, находятся здесь же, в Шартре.
Одним словом, их особенная задача — не зарываться в пыль веков, не брать на себя чужие грехи и скорби, как в чисто покаянных орденах, таких, как кармелиты и клариссы. Они призваны совершать ангельское богослужение, делать дело мира и веселья, при жизни принять радостное наследство жизни вечной; это дело ближе всего к делу горних духов и вообще самое возвышенное, какое есть на земле.
Чтобы достойно исполнять эту обязанность, помимо горячего благочестия требуется глубокое знание Писания и утонченное эстетическое чувство. Истинные бенедиктинцы должны быть и подвижниками, и учеными, и художниками.
— А какой в Солеме распорядок дня? — спросил Дюрталь.
— Очень методический и простой: утреня и час первый в четыре часа утра — в девять часов час третий, монашеская месса и час шестой — в полдень дневная трапеза — в четыре часа час девятый и вечерня — в семь часов вечерняя трапеза — в половине девятого повечерие и общий покой. Как видите, между службами и трапезами есть время сосредоточиться и поработать.
— А живущие?
— Живущие? В Солеме я таких не видел.
— Правда? Но… если есть такие, они следуют тому же распорядку, что отцы?
— Разумеется, кроме, быть может, некоторых послаблений, зависящих от доброй воли аббата. Вот что могу вам сказать: в других известных мне бенедиктинских аббатствах принята такая формула: живущий берет из устава то, что может взять.
— Но он, я полагаю, свободен в своих передвижениях и поступках?
— С того момента, как он принес обет послушания и, после должного времени испытания, надел монашеское облачение, он такой же монах, как и все, и, покидая монастырь, уже ничего не может делать без благословения отца-настоятеля.
— Тьфу ты! — тихонько сказал Дюрталь. — Словом, если бы это привычное в мире глупое сравнение, уподобление монастыря могиле, было точно, то и жизнь при монастыре была бы такой же могилой, разве что стенки гроба потоньше да приоткрыта крышка, так что виден лучик света.
— Можно сказать и так, — со смешком ответил аббат.
За этими рассуждениями они подошли к епископскому дому, вошли во двор, сразу увидели аббата Жеврезена, который направлялся к саду, и нагнали его. Старый священник пригласил их вместе с собой в огород, где он собирался посмотреть, какие овощи посадила г-жа Бавуаль, чтобы сделать ей приятное.
— А ведь и я давно уже обещал посмотреть на ее рассаду! — воскликнул Дюрталь.
Они прошли по старым аллеям и вошли во фруктовый сад на нижней террасе; увидев их, г-жа Бавуаль сразу же встала на караул, как принято у огородников: воткнула лопату в землю и наступила на штык.
Она гордо указала на ровные грядки моркови и капусты, лука и гороха, объявила, что как раз собиралась пройти на баштан, увлеченно заговорила об огурцах и тыквах, наконец, заметила, что в дальнем конце огорода оставила место для цветов.
Все уселись на холмик, насыпанный вроде скамейки.
Аббат Плом, желая подшутить, приподнял очки с высокой аркой над носом и, потирая руки, очень серьезно заговорил:
— Госпожа Бавуаль, совсем не в том дело, вкусны ли и красивы ваши цветы да овощи; выбирая, что сажать, вы должны руководиться только символикой пороков и добродетелей, приписанных растениям. А я, кажется, вижу, что ваши питомцы по большей части добра не сулят.
— Не понимаю я вас, отец викарий!
— Ну как же, посмотрите: те культуры, за которыми вы сейчас ходите, все знаменуют дурное. Вы чечевицу сеяли?
— Да.
— А у чечевицы зерна темные, мрачные. Артемидор в «Толковании сновидений» уверяет
{67}, что приснившаяся чечевица к смерти; лук и латук тоже предвещают катастрофы. У зеленого горошка репутация получше, но Боже сохрани вас, как от чумы, от кориандра, у которого листья пахнут клопами: все зло от него!
Зато, согласно Мацеру Флориду, чабрец исцеляет змеиные укусы, укроп помогает женщинам в кровотечениях, а чеснок, если есть его натощак, хранит от порчи, которую могут на вас навести, когда вы пьете воду неизвестного происхождения или переезжаете на новое место. Итак, госпожа Бавуаль, сажайте целые поля чеснока!
