— Я бы солгал, если бы стал уверять, что сочинения этого доминиканца пленяют меня. Прежде всего, хоть он и был просвещенным, по-человечески он мне не симпатичен. Не говоря уже о излишествах его покаяния, как мелочно было его благочестие, как бескрыла набожность! Только представьте себе: он никак не позволял себе выпить воды, не разделив ее сперва на пять частей — полагал, что тем самым почитает пять язв Спасителя, а последний глоток к тому же делал в два приема в память о воде и вине, исшедших из раны в боку Господа. Нет, такие вещи мне в голову не идут; я никогда не поверю, что подобные упражнения могут служить во славу Христову!
И обратите внимание: все та же любовь к мелкой шелухе, страсть к священным бирюлькам видна повсюду в его сочинениях. Его Богу очень трудно угодить: так Он у него мелочен, так дотошен, что, если поверить его рассказам, в рай никто не захочет! Это не Бог, а какой-то небесный скаредный брюзга!
Словом, Сузо в обширных речах распространяется о чепухе, да и его нелепые аллегории, всякие «соборы девяти скал» меня просто убивают!
— Но согласитесь все же, что его исследование о «Союзе души» чрезвычайно важно, да и составленную им службу Премудрости Божией стоит прочесть.
— Не стану спорить, отец мой; службу я запамятовал, но трактат «Союз души» помню довольно хорошо: он мне показался интересней, чем все остальное, однако признайтесь, размаха в нем никакого; к тому же святая Тереза тоже очень подробно осветила вопрос об отречении от человеческого и плодоношении от Бога… ну так и Господь с ним!
— Что ж, — улыбнулся живущий, — не получится у меня сделать вас прилежным читателем доброго Сузо.
— Для нас же, — заговорил отец Максимин, — если бы только у нас было чуть больше времени для умственного труда, вот кто должен был бы стать закваской всех медитаций и предметом чтений. — И он подвинул к себе фолиант, содержавший труды святой Гильдегарды, аббатисы Рупертсбергского монастыря. — Это, видите ли, величайшая пророчица Нового Завета. Никогда со времен видений Иоанна Богослова на Патмосе Дух Святой не говорил с земнородными столь ясно и глубоко. В «Гептахроне» она предсказала протестантизм и пленение Ватикана; в «Scivias» или «Познании путей Господних», которое, по ее словам, сочинил один монах монастыря Святого Десибодия, она толкует символы Писания и самую природу стихий. Кроме того, она написала подробнейший комментарий к нашему уставу и высокие, восторженные слова о церковной музыке, словесности, искусстве, которому дает такую превосходную характеристику: это полустершееся припоминание первоначального райского состояния, от которого мы отпали. К сожалению, чтобы понимать ее, надо заниматься кропотливейшими исследованиями, упорными разысканиями. В стиле ее откровений есть нечто герметическое; когда пытаешься их растворить, они словно пятятся и замыкаются еще больше.
— Да, я знаю, — промолвил г-н Брюно, — моей латыни на нее не хватает. Как жаль, что нет перевода ее сочинений с толкованиями для понимания!
— Она непереводима, — возразил приор и продолжил разговор: — Наряду со святым Бернардом святая Гильдегарда — чистейшая слава семьи святого Бенедикта. Вот кто был предназначен ко спасению: эта дева, озаренная внутренним светом с трехлетнего возраста и скончавшаяся восьмидесяти двух лет, всю жизнь прожив в монастырях!
— И заметьте, она всегда пребывала в состоянии вещего прорицания! — воскликнул г-н Брюно. — Она ни на одну святую не похожа; в ней удивительно все, даже то, как Бог ее почтил: Он говорит ей «человече», словно забыв, что она женщина.
— А сама она, когда говорит о себе, употребляет такое странное выражение: «хилая форма», — заметил монах. — А вот еще очень дорогой для нас автор. — Он показал Дюрталю два тома сочинений святой Гертруды. — Она также одна из наших славных инокинь, аббатиса истинно бенедиктинская, во всей силе слова, ибо, объясняя Писание своим монахиням, желала, чтобы вера ее духовных дочерей опиралась на знание, чтобы она питалась, если можно так выразиться, не одной литургической пищей.
— Я у нее знаю только «Упражнения», — ответил Дюрталь, — и они на меня произвели впечатление простого эха Священного Писания. Насколько можно судить по отрывкам, мне показалось, что у нее нет оригинальной физиономии и она много ниже святой Терезы или святой Анджелы.
— Несомненно, — согласился монах. — Но она приближается к святой Анджеле тем, насколько запросто говорит с Христом и силой влюбленности в своих высказываниях; только у нее все это идет из иного источника и потому иначе выглядит; она мыслит литургически, до того литургически, что любая идея является ей в облачении текста псалмов или Нового Завета.
С этой точки зрения ее «Откровения», «Наития», «Герольд любви к Богу» чудесны, и разве не превосходна ее молитва к Пресвятой Деве, что начинается словами; «Радуйся, крин белый Троицы, в сиянии вечно нетревожимая»?
В продолжение ее сочинений солемские бенедиктинки издали еще «Откровения» святой Мехтильды, ее же книгу «Особенная благодать» и «Свет Божества» ее тезки, сестры из Магдебурга;
{89} вот они все стоят рядом…
— А давайте я вам покажу премудро прописанные путеводители для души, бегущей от себя самой и дерзающей на приступ вершин вечности, — вступил г-н Брюно и развернул перед Дюрталем «Светильник таинственный» Лопеса Эскерро, большие тома Скарамелли, фолианты Шрама, «Христианскую аскетику» Рибе, «Основания таинственного богословия» отца Серафена. — А это вы знаете?
Книжка, которую он подал Дюрталю, называлась «О молитве», имени автора не было, на титульном листе стояло: Солем, Типография аббатства святой Цецилии, 1886, — а ниже даты чернилами приписано: «Преимущественно для приватного распространения».
— Нет, я не видел этой книжечки, да она, кажется, и в продажу не поступала; кто ее сочинил?
— Самая удивительная из инокинь нашего времени, настоятельница бенедиктинок в Солеме. Только жаль, что вы так скоро уезжаете, я хотел бы дать вам ее почитать.
Как наставление, она дает поистине непогрешимую науку, в ней есть чудесные извлечения из святой Гильдегарды и из Кассиана;
{90} с точки зрения собственно мистики, матушка из Святой Цецилии, по-видимому, только повторяет труды своих предшественников и не дает нам ничего особенно нового. Но есть у нее, помнится мне, одно место особенное, более личное. Погодите-ка…
Живущий перевернул несколько страниц.
— Вот оно:
«Душа, причастная Духу, не подвержена соблазнам как таковым, но попущением Божьим призвана сталкиваться с диаволом ум с умом. Тогда соприкосновение с бесом ощущается поверхностью души под видом ожога — и духовного, и ощутимого чувствами… Если душа твердо стоит в единении с Богом, если она крепка, боль бывает очень сильна, но переносима; если же допускает душа небольшое согрешение, хотя бы внутреннее, диавол продвигается далее и распространяет свой страшный ожог, покуда добрыми делами душе не удается вытеснить его наружу».
Признайтесь, это сатанинское касание, производящее почти материальное действие на самые недосягаемые части нашего существа, по меньшей мере любопытно, — заключил г-н Брюно, закрывая книжку.
