Телефон зазвонил снова, Джирард с горящими глазами схватил трубку.
— Это Джонс? Нет, мне нужен мистер Джонс, Рип Джонс. Он… он мой партнер. — Пауза. — Нет, Чикаго, это ошибка. Я не знаю никакой миссис Джонс, мне нужен мистер…
Он осекся и постепенно изменился в лице. Следующие слова он произнес неожиданно спокойным, без хрипоты, голосом:
— Как… как, Лола…
1924
Аркадия Джона Джексона
(перевод Л. Бриловой)
I
Первое письмо скомканным в сердцах шаром лежало поблизости, что содержалось во втором — не имело сейчас ни малейшего значения. Вскрыв конверт, он долгое время не сводил глаз с тушки куропатки, изображенной маслом на буфете, словно бы не изучал ее ежедневно за завтраком вот уже двенадцать лет. Наконец он опустил взгляд и начал читать:
«Уважаемый мистер Джексон, позвольте Вам напомнить о Вашем согласии выступить в четверг на нашей ежегодной встрече. Мы никоим образом не беремся определять за Вас содержание Вашей речи, однако тема „Что я получил от жизни“ представляется мне чрезвычайно интересной для слушателей. Прочитанная Вами подобная лекция, несомненно, вдохновила бы всех и каждого.
Так или иначе, мы будем бесконечно рады любому Вашему выступлению и почтем за честь уже сам Ваш приход.
Искренне Ваш,
Энтони Рорбек,
Секр. Лиги общественного процветания».
— Что я получил от жизни? — вслух произнес Джон Джексон, поднимая голову.
Завтракать он расхотел и поэтому взял оба письма и вышел на просторную переднюю веранду, чтобы выкурить сигару и полчасика полежать перед отъездом в деловой центр города. Он поступал так каждое утро уже десять лет — с тех пор, как одной ненастной ночью от него сбежала жена, возвратив ему тем самым сокровище ничем не нарушаемого досуга. Ему нравилось отдыхать свежим, но не холодным утром на веранде и наблюдать сквозь просвет в зеленой изгороди из вьющихся растений, как по его улице, самой широкой, тенистой и красивой в городе, снуют автомобили.
— Что я получил от жизни? — повторил он, садясь в скрипучее плетеное кресло; изрядно помедлил и прошептал: — Ничего.
Произнесенное слово напугало его. За все свои сорок пять лет он ни разу ничего подобного не говорил. Самые большие жизненные трагедии не ожесточили его, а просто сделали грустным. Но сейчас, наблюдая, как теплый, приветливый дождик струится с карнизов на знакомую лужайку, он понял, что жизнь окончательно отняла у него все счастье и все иллюзии.
Понимание пришло к нему через скомканную в шар бумагу, которая поставила крест на надеждах, связанных с его единственным сыном. То, что говорилось в письме, можно было уяснить и прежде из сотни намеков и указаний: его сын слаб и порочен; и вежливый тон отправителя не смягчал неприятной сути. Письмо было отправлено деканом колледжа в Нью-Хейвене, джентльменом, высказавшим свое мнение ясно и недвусмысленно:
«Уважаемый мистер Джексон, с крайним огорчением вынужден сообщить, что Ваш сын, Эллери Хэмил Джексон, назначен к отчислению из нашего университета. В прошлом году я прислушался к Вашей просьбе дать ему еще один шанс — боюсь, я руководствовался не долгом, а личной к Вам приязнью. Ныне я убедился в своей ошибке и не имею права умолчать о том, что подобным студентам в нашем университете не место. На балу второкурсников он повел себя таким образом, что нескольким студентам пришлось насильственным методом призвать его к порядку.
Прискорбно, что я должен об этом писать, но не вижу смысла приукрашивать действительность. Я распорядился, чтобы послезавтра Ваш сын покинул Нью-Хейвен.
Ваш, сэр, покорный слуга,
Остин Шеммерхорн,
декан колледжа».
Джон Джексон не стал раздумывать над тем, что именно такого постыдного совершил его отпрыск. Декан сказал правду — это было ясно без всяких дополнительных подробностей. Уже и здесь, в этом городе, есть дома, куда его сыну путь заказан! Было время, когда прегрешения Эллери прощали ради его отца, а дома на них и вовсе смотрели сквозь пальцы: Джон Джексон принадлежал к тем редким людям, кто умеет прощать даже собственную кровь и плоть. Но ныне снисхождения ожидать не приходилось. Сидя этим утром на веранде и глядя, как капает тихий апрельский дождичек, отец ощутил, что у него в душе произошел переворот.
— Что я получил от жизни? — В покорном, усталом отчаянии Джон Джексон покачал головой. — Ничего!
Он взял и перечитал второе письмо, от Лиги общественного процветания, и все его тело сотряс беспомощный, недоуменный смех. В среду, в тот самый час, когда его злополучный отпрыск прибудет в свой лишенный матери дом, он, Джон Джексон, взойдет на трибуну в деловой части города, чтобы произнести сотню звучных банальностей о радости и вдохновении. «Господа участники объединения, — (лица, как ущербные луны, взирают на него снизу, исполненные интереса и оптимизма), — мне было предложено рассказать вам в нескольких словах, что я получил от жизни…»
Слушателей соберется много, сообразительный юный секретарь нашел тему с акцентом на личность: Джон Джексон, успешный, одаренный, популярный, — что он сумел найти для себя в сумбурном изобилии жизненных благ? Они станут напряженно вслушиваться, надеясь, что он раскроет некую тайную формулу, как сделаться такими же популярными, успешными и счастливыми, как он сам. Они верят в правила; все молодые люди в этом городе верят в твердо установленные правила, и многие из них вырезают купоны, отсылают их и получают брошюрки, авторы которых обещают им желанные богатства и благосостояние.
«Господа участники объединения, прежде всего разрешите мне сказать, что жизнь заключает в себе много ценного и если мы умудряемся ничего в ней не найти, то виноваты мы, а не жизнь».
Звон пустых, банальных слов, вперемешку с дробью дождя, не останавливался, но Джон Джексон уже понимал, что не произнесет эту речь, а может, и никогда больше не выступит ни с какой речью. Он слишком долго спал и видел сны, но теперь наконец пробудился.
— С какой стати мне хвалить мир, который обошелся со мной так безжалостно? — шепнул он дождю. — Не лучше ли покинуть этот дом и этот город и где-нибудь в другом месте обрести то счастье, каким я наслаждался в юности?
Кивнув, он разорвал оба письма не мелкие клочки и уронил их на стол. Слегка раскачиваясь, неспешно куря сигару и выпуская под дождь голубые кольца дыма, он просидел еще полчаса.
II
В офисе к Джону Джексону подошел со своей обычной утренней улыбкой мистер Фаулер, его главный клерк.
— Отлично выглядите, мистер Джексон. Хороший денек, вот только дождик некстати.
— Верно, — бодро согласился Джон Джексон. — Но через часок облака разойдутся. В приемной есть кто-нибудь?
— Одна дама, миссис Ролстон.
Мистер Фаулер приподнял в комической скорби свои седые брови.
— Передайте, что я не смогу ее принять, — несколько удивил клерка мистер Джексон. — И подготовьте беглый отчет, сколько я за последние двадцать лет при ее посредничестве потратил денег.
