— Ну ладно, — уклончиво произнесла она. — Однако у вас наверняка русское имя.
Вэл вовсе не собирался себя называть. Имя — даже имя Ростовых — опошлило бы эту ночь. Достаточно было их тихих голосов, белевших в темноте лиц — и только. Он не сомневался — без всяких на то причин интуитивно чувствуя, — что в душе у него поет уверенность: еще немного — и через час, через минуту он торжественно вступит в мир романтической любви. Для него не существовало ничего (даже собственное имя было фикцией), кроме бурного сердечного волнения.
— Вы прекрасны! — невольно воскликнул Вэл.
— С чего вы взяли?
— Потому что для женщин лунный свет — самый правдивый.
— В лунном свете я симпатично выгляжу?
— Лучше вас я никого в жизни не встречал.
— Ах вот как. — Девушка задумалась. — Конечно же, мне не следовало пускать вас на борт. Могла бы догадаться, о чем мы станем толковать — при этакой-то луне. Но не могу же я торчать тут одна и целую вечность глазеть на берег. Я для этого слишком молода. Вы не находите?
— Слишком, даже слишком молоды, — с жаром подтвердил Вэл.
Вдруг обоим послышалась какая-то новая музыка — совсем поблизости: музыка, которая, казалось, поднимается из моря не далее как в сотне ярдов от них.
— Слышите? — воскликнула девушка. — Это с «Миннегаги». Обед кончился.
С минуту оба вслушивались молча.
— Спасибо вам, — вдруг произнес Вэл.
— За что?
Вэл вряд ли отдавал себе отчет в том, что произнес эти слова вслух. Он испытывал благодарность к негромкому сочному звучанию духовых инструментов, которое доносил до него бриз; к теплому морю, бормотавшему невнятные жалобы вокруг носа яхты; к омывавшему их молочному сиянию звезд: все это, как он ощущал, возносило его ввысь легче, чем дуновение ветра.
— Восхитительно, — прошептала девушка.
— И что мы будем с этим делать?
— А мы должны что-то с этим делать? Я думала, мы будем просто сидеть и наслаждаться…
— Вы этого не думали, — мягко перебил ее Вэл. — Вы знаете, что мы должны что-то с этим делать. Я хочу вас любить — и вас это обрадует.
— Нет, не могу, — еле слышно выговорила девушка.
Она попыталась засмеяться, небрежно бросить какую-нибудь пустячную фразу, которая вернула бы ситуацию в безопасную гавань случайного флирта. Но было уже поздно. Вэл понимал, что музыка довершила начатое луной.
— Скажу вам правду. Вы — моя первая любовь. Мне семнадцать — столько же, сколько и вам, не больше.
В том факте, что они оказались ровесниками, было что-то совершенно обезоруживающее. Девушка почувствовала, что не в силах противостоять судьбе, столкнувшей их лицом к лицу. Палубные кресла заскрипели, и, когда оба они внезапно и по-детски качнулись навстречу друг другу, Вэл ощутил слабый, еле уловимый аромат духов.
III
Один раз он целовал девушку или не один — Вэл потом не мог припомнить, хотя прошло, наверное, не менее часа, как они сидели, тесно прижавшись друг к дружке, и он держал ее за руку. Самым удивительным в любви для него было то, что ни малейших примет пылкой страсти — терзаний, желания, отчаяния — он не испытывал: нет, любовь сулила ему только головокружительное обещание такого невероятного счастья в жизни, о каком он сроду не подозревал. Первая любовь — это была всего лишь первая любовь! Какой же тогда должна явиться любовь во всей своей полноте и во всей своей завершенности! Вэлу невдомек было, что нынешние его переживания — нежданное, небывалое смешение восторга и умиротворения — никогда больше не повторятся.
Музыка смолкла, а потом разлитую вокруг тишину нарушил мерный плеск весел. Девушка вскочила с места и напряженно вгляделась в даль.
— Послушайте! — торопливо произнесла она. — Вы должны назвать мне свое имя.
— Нет.
— Ну пожалуйста! — взмолилась она. — Ведь завтра я уезжаю.
Вэл молчал.
— Мне не хочется, чтобы вы меня забыли. Меня зовут…
— Я вас не забуду. Обещаю всегда о вас помнить. Даже если я кого-то полюблю, я всегда буду сравнивать ее с вами — моей первой любовью. До конца жизни память о вас не увянет в моем сердце.
— Да, я хочу, чтобы вы обо мне помнили, — судорожно пробормотала девушка. — О, наша встреча значила для меня гораздо больше, чем для вас, — гораздо больше.
Она стояла так близко к Вэлу, что он ощущал у себя на лице ее жаркое юное дыхание. Они снова качнулись навстречу друг другу. Вэл сжимал ее ладони и запястья в своих руках (как, вероятно, и полагалось) и целовал ее в губы. Поцелуй был, по его мнению, именно таким, какой был нужен, — романтическим, но в самую меру. Однако поцелуй этот таил в себе обещание других возможных в будущем поцелуев, и сердце у него слегка упало, когда он услышал, что к яхте приблизилась шлюпка, а это значило, что вернулось ее семейство. Вечеру пришел конец.
— Но это только начало, — твердил Вэл сам себе. — Вся моя жизнь будет похожа на сегодняшнюю ночь.
Девушка быстро говорила что-то вполголоса, и он силился вслушаться в ее слова:
— Вы должны узнать вот что: я замужем. Уже три месяца. Это и есть та самая ошибка, о которой я думала, когда вас привел сюда лунный свет. Сейчас вы все поймете.
Она умолкла, потому что шлюпка толкнулась в лестницу, ведущую на палубу, и снизу донесся мужской голос:
— Ты здесь, дорогая?
— Да.
— А чья это вторая шлюпка?
— Сюда по ошибке попал один из гостей миссис Джексон, и я задержала его на часик, чтобы он меня развлек.
Минуту спустя над палубой показался усталого вида мужчина лет шестидесяти с редкими седыми волосами. И только тогда Вэл осознал — правда, слишком поздно, — насколько ему это было не все равно.
IV
Когда сезон на Ривьере в мае закончился, Ростовы и все прочие русские заперли свои виллы и отправились проводить лето на север. Православные церкви закрылись, на подвалы с редкими винами навесили замки, а модный весенний лунный свет положили, так сказать, под сукно — дожидаться возвращения гостей.
— Следующей весной мы приедем снова, — повторяли все как нечто само собой разумеющееся.
Но обещание оказалось преждевременным: вернуться им было не суждено. Те немногие, кому удалось снова прорваться на юг после трагических пяти лет, были счастливы устроиться на работу горничными или лакеями в роскошных отелях, где они некогда закатывали банкеты. Многие, конечно же, пали жертвами войны или революции, многие растворились в толпах больших городов, сделавшись иждивенцами или мелкими жуликами, а кое-кто (и таких было немало) простился с жизнью, парализованный отчаянием.
Когда правительство Керенского потерпело в 1917 году крах, Вэл служил лейтенантом на Восточном фронте, безуспешно пытаясь держать в подчинении солдат, давно уже не признававших никаких авторитетов. Он продолжал бороться и после того, как князь Павел Ростов и его супруга одним дождливым утром расплатились кровью, искупая прегрешения династии Романовых, и завидная карьера дочери Морриса Хейзелтона прервалась в городе, который еще больше походил на мясную лавку, чем Чикаго в 1892 году.
