Тут же хранились кожаные сумки и чашки, некогда принадлежавшие гёзам-конфедератам, которые объединились под предводительством принца Оранского и освободили Голландию от испанской тирании; хранилась и шпага адмирала ван Спейка, который погиб за десять лет до этого, добровольно взорвав свой корабль, а также – латы ван Тромпа со следами пуль. Якоб оглядывался кругом, надеясь увидеть ту самую швабру, которую смелый адмирал привязал к верхушке мачты, но ее здесь не оказалось.
Жилет, который носил английский король Вильгельм III
[49]
в последние дни своей жизни, возбудил горячий интерес Бена, и все осматривали со смешанным чувством благоговения и ужаса одежду, бывшую на Вильгельме Молчаливом, когда Балтазар Герарде убил его в Делфте. Красно-бурая кожаная куртка и простой плащ из серого сукна, мягкая войлочная шляпа и высокий воротник с брыжами
[50]
, с которого свешивалась одна из медалей гёзов, – все эти вещи сами по себе вовсе не были роскошными, но темные пятна и дырки от пуль придавали куртке трагическую значительность. Глядя на эту одежду, Бен охотно верил, что Молчаливый принц, как и подобало такому благородному человеку, одевался очень просто. Но аристократические предрассудки юного англичанина были оскорблены, когда Ламберт рассказал ему о том, каким образом невеста Вильгельма впервые прибыла в Гаагу.
– Прекрасная Луиза де Колиньи, отец и первый муж которой погибли в Варфоломеевскую ночь, должна была приехать, чтобы стать четвертой женой принца, – сказал Ламберт, – и, конечно, мы, нидерландцы, были слишком галантны, чтобы позволить даме прибыть в город пешком. Нет, сэр, мы послали – вернее, мои предки послали – за ней чистую открытую почтовую повозку с доской для сиденья.
– Да, действительно галантно! – воскликнул Бен, улыбаясь вежливо, но почти язвительно. – А ведь она была дочерью французского адмирала.
– Разве? Признаюсь, я чуть не позабыл об этом. Но видишь ли, в доброе старое время голландцы вели очень простой образ жизни. Да мы и до сих пор очень простые люди, с умеренными потребностями. Дом ван Гендов, заметь себе, – очень редкое исключение.
– И по-моему, очень приятное исключение, – сказал Бен.
– Конечно, конечно. Но мейнхеер ван Генд сам нажил свое состояние, и хоть он и живет в роскоши, а потребности у него умеренные.
– Совершенно верно, – сказал Бен с чувством и погладил верхнюю губу и подбородок, на которых, как ему казалось, с недавних пор появились приятные и несомненные признаки того, что он скоро станет совсем взрослым.
Бродя по городу, Бен нередко вспоминал о хороших английских тротуарах. Здесь, как и в других городах, не было ни тумб, ни поднятых над уровнем улицы тротуаров для пешеходов, но мостовые были чистые и ровные, и все экипажи строго придерживались отведенного им пространства. Странным образом сани здесь встречались почти так же часто, как и колесные экипажи, хотя нигде не было ни снежинки. Сани громко скребли по кирпичам или булыжникам, и к некоторым из них спереди был прикреплен аппарат, поливавший улицу водой, чтобы ослабить трение; «музыка» других заглушалась маслом, капающим с масленой тряпки, которой кучер время от времени смазывал полозья.
Бена удивляло, что голландские рабочие занимались своим делом совершенно бесшумно. Даже у товарных складов и доков не было суеты, не слышалось крикливых переговоров. Движение трубки, поворот головы или, самое большее, взмах руки – и люди уже понимали друг друга. Тяжелые грузы сыра или сельдей перегружались с повозок или судов на склады без единого слова; зато любой прохожий рисковал быть сбитым с ног: занятый работой голландец редко оглядывается по сторонам. У бедного Якоба Поота, с которым во время этого похода то и дело случалось что-нибудь неприятное, прямо дыхание сперло, когда в него попала огромная головка сыра, которую один толстый голландец перебрасывал своему соседу-рабочему. Но мальчик оправился и пошел дальше, не проявив ни малейшего возмущения.
Бен выразил ему свое горячее сочувствие, но Якоб сказал, что это пустяки.
– Так почему же ты скорчил такую гримасу, когда в тебя попал сыр?
– Почему я скорчил гримасу? – степенно повторил Якоб. – Потому что это… это…
– Что – это? – лукаво добивался ответа Бен.
– Это… ну, как это называется по-вашему… то, что чувствуешь носом?
Бен рассмеялся:
– Ты хочешь сказать – запах?
– Да, вот именно! – подхватил Якоб. – Так в нос ударило, что я поморщился.
– Ха-ха-ха! – расхохотался Бен. – Вот это мне нравится! Голландцу не по нутру запах сыра! Ну уж этому я никогда не поверю!
– Ну что ж, – отозвался Якоб, с добродушным видом плетясь рядом с Беном. – Подожди, пока и в тебя попадет головка сыра… Вот и всё.
В эту минуту Ламберт окликнул Бена:
– Стой, Бен! Вот и рыбный базар. В это время года здесь ничего особенно интересного не увидишь. Но, если хочешь, пойдем посмотреть на аистов.
Бен знал, что здесь особенно почитают аистов и что эта птица даже изображена на гербе столицы Голландии. Мальчик заметил на крышах деревенских домов тележные колеса – их кладут туда, чтобы соблазнить аистов гнездиться на домах. Не раз видел он на всем пути от Брука до Гааги огромные гнезда на тростниковых островерхих крышах. Но теперь была зима. Гнезда опустели. В них уже не было жадных птенцов, разевающих рот при виде огромной белокрылой птицы с вытянутыми ногами и шеей и трепещущим завтраком в клюве. «Длинноклювые теперь далеко, – думал Бен, – они клюют пищу на берегах Африки». А когда они возвратятся весной, его уже не будет в стране плотин.
Поэтому, идя вслед за ван Моуненом по рыбному базару, Бен проталкивался вперед, стремясь узнать, похожи ли голландские аисты на тех унылых птиц, которых он видел в лондонских зоологических садах.
Старая история! Что ни говори, а ручная птица – невеселая птица. Здесь аисты жили в каких-то конурах, прикованные цепями за ноги, как преступники. Считалось, однако, что они в почете, раз их содержат на общественный счет. Летом им позволяли разгуливать по базару, и рыбные ларьки служили им бесплатными ресторанами. Нетронутые деликатесы в виде сырой рыбы и отбросов из мясных лавок и сейчас валялись у их конур, но птицы равнодушно стояли на одной ноге, изогнув назад длинную шею, и задумчиво щурились, склонив голову набок. С какой радостью обменяли бы они свое положение любимцев на хлопотливую жизнь какой-нибудь по горло занятой аистихи-матери или аиста-отца, которые воспитывают беспокойную семью на крыше покосившегося, ветхого строения и, вылетая порезвиться, всякий раз смертельно пугаются ветряных мельниц, хлопающих крыльями!
Бен решил вскоре – и он был прав, – что Гаага с ее красивыми улицами и общественными парками, засаженными вязами, – великолепный город. Жители здесь в большинстве одевались, как в Лондоне или Париже, а музыка английских слов не раз услаждала его британский слух. Магазины во многом отличались от лондонских, но их нередко украшало печатное объявление, гласившее: «Здесь говорят по-английски». Другие лавки вывешивали объявление о продаже лондонского портера
[51]
, а один ресторан даже обещал угостить своих посетителей английским ростбифом.
