– Да, – вмешался Рафф Бринкер решительным тоном, – Ханс теперь же начнет ходить в школу… и Гретель тоже… Это верно.
– Приятно слышать, – сказал Питер, повернувшись к отцу семейства. – Я очень рад, что вы совсем выздоровели.
– Да, молодой человек, я теперь здоров и могу работать так же упорно, как и раньше… благодарение богу!
В это время Ханс торопливо записывал что-то на полях истрепанного календаря, висящего у камина.
– Так, так, малец, записывай. Фиге! Виге! Ах ты грех какой, – проговорил Рафф в полном отчаянии, – опять улетучилось!
– Не бойся, папа, – сказал Ханс, – имя и фамилия уже записаны черным по белому. Вот смотри! Может быть, вспомнишь и все остальное. Знать бы нам адрес – то-то было бы хорошо! – И, обернувшись к Питеру, он проговорил вполголоса: – У меня есть важное дело в городе, и если…
– Что?! – воскликнула тетушка Бринкер, всплеснув руками. – Неужто ты нынче вечером собираешься в Амстердам? Сам же признавался, что ног под собой не чувствуешь. Нет-нет… пойдешь на рассвете, и ладно.
– На рассвете! – повторил Рафф. – Как бы не так! Нет, Мейтье, он должен отправиться сейчас же.
Тетушка Бринкер как будто подумала, что выздоровление Раффа становится довольно-таки сомнительным благом: ее слово уже не единственный закон в этом доме.
К счастью, пословица «Смирная жена – мужу госпожа» пустила в ее душе глубокие корни и, пока тетушка Бринкер раздумывала, успела расцвести пышным цветом.
– Хорошо, Рафф, – сказала она, улыбаясь. – Мальчик не только мой, но и твой сын… Ну и беспокойное у меня семейство, молодые люди!
Питер вынул из кармана длинный ремешок.
Отдавая его Хансу, он сказал вполголоса:
– Я не буду благодарить вас, Ханс Бринкер, за то, что вы одолжили мне это. Такие люди, как вы, не требуют выражений благодарности… Но, должен признать, вы оказали мне огромную услугу, и я рад подтвердить это. Только в самом разгаре состязаний, – добавил он со смехом, – я понял, как страстно мне хотелось победить!
Ханс рассмеялся тоже, радуясь, что это поможет ему скрыть свое смущение, а его лицу немного остыть. Юношам честным и великодушным, как Ханс, свойственна досадная привычка краснеть ни с того ни с сего.
– Это пустяки, – сказала тетушка Бринкер, приходя на помощь сыну. – Малый всей душой хотел, чтобы вы победили на состязаниях. Я знаю, что хотел!
Вот так помогла!
– Да ведь я в самом начале почувствовал, что с ногами у меня неладно, – поспешил сказать Ханс. – Лучше было выйти из состязаний, раз не осталось надежды на победу.
Питеру, видимо, стало не по себе.
– Тут мы, пожалуй, расходимся во мнениях. Кое-что во всем этом меня смущает. Впрочем, теперь дела не поправишь: поздно. Но вы, право же, сделали бы мне одолжение, если бы…
Конец своей речи Питер произнес так тихо, что я не могу передать его. Достаточно будет сказать, что Ханс, ошарашенный, отпрянул назад, а Питер с очень пристыженным видом пробормотал, что оставит «их у себя», раз уж он победил на состязаниях, но что «это несправедливо».
Ван Моунен кашлянул, напоминая Питеру о том, что лекция скоро начнется. В эту минуту Бен поставил что-то на стол.
– А-а, – воскликнул Питер, – я и забыл, что у меня к вам еще одно дело! Сегодня ваша сестра убежала так быстро, что госпожа ван Глек не успела отдать ей футляр для коньков.
– Ай-ай-ай! – проговорила тетушка Бринкер, глядя на Гретель и укоризненно покачивая головой. – Так я и знала: она вела себя очень невежливо.
(Втайне она думала, что лишь очень немногие женщины могут похвалиться такой прелестной дочуркой.)
– Вовсе нет! – засмеялся Питер. – Она сделала как раз то, что следовало, – побежала домой со своими вполне заслуженными сокровищами… Да и кто поступил бы иначе на ее месте?.. Ну, не будем задерживать вас, – продолжал он и повернулся к Хансу, но тот, в волнении следя за отцом, как будто забыл о гостях.
Между тем Рафф, погруженный в раздумье, твердил шепотом:
– Томас Хигс, Томас Хигс… Да, это самое имя и фамилия. Эх, если б мне вспомнить и название места!
Футляр для коньков был обтянут красным сафьяном и украшен серебром. И он был так красив, что, если бы фея дунула на его крошечный ключик или сам Дед Мороз разрисовал его чудесными узорами, он и то не стал бы лучше. Сверкающими буквами на крышке было написано: «Самой резвой». Внутри футляр был выложен бархатом, а в одном углу на нем были вытеснены фамилия и адрес фабриканта.
Гретель поблагодарила Питера со свойственной ей простотой. Очень довольная и смущенная, не зная, что ей еще сделать, она взяла футляр и внимательно осмотрела его со всех сторон.
– Его сделал мейнхеер Бирмингем, – сказала она немного погодя, краснея и держа футляр перед глазами.
– Бирмингем! – подхватил Ламберт ван Моунен. – Да, это название одного города в Англии. Дай мне взглянуть… Ха-ха-ха! – засмеялся он, поворачивая открытый футляр к свету. – Немудрено, что ты так подумала, но ты кое в чем ошиблась. Футляр был сделан в Бирмингеме, а фамилия фабриканта вытеснена маленькими буквами. Хм! Они такие мелкие, что я ничего не могу разобрать.
– Дай я попробую, – сказал Питер, заглядывая через его плечо. – Эх ты, да ведь они видны совершенно отчетливо! Видишь заглавные буквы: «Т» и «X»… Вот «Т»…
– Прекрасно! – воскликнул Ламберт, торжествуя. – Если тебе так легко прочесть это, мы тебя послушаем. «Т» и «X», а дальше что?
– «Т… X… Т… X…» А! «Томас Хигс» – теперь все ясно, – ответил Питер, очень довольный, что сумел наконец разобрать это имя, но сразу же спохватился, что он и Ламберт ведут себя довольно бесцеремонно, и повернулся к Хансу.
И тут Питер побледнел. «Что с ними случилось, с этими людьми?» – подумал он. Рафф и Ханс вскочили с места и смотрели на Питера вне себя от радости и удивления. Гретель, казалось, сошла с ума. Тетушка Бринкер металась по комнате с незажженной свечой в руках и кричала:
– Ханс, Ханс! Где твоя шапка? Ох, меестер! Ох, меестер!
– Бирмингем! Хигс! – воскликнул Ханс. – Вы сказали – Хигс! Мы его нашли! Сейчас побегу!
– Видите ли, молодые люди… – тараторила тетушка Бринкер, еле переводя дух и хватая с кровати шапку Ханса, – видите ли, мы знаем его… он наш… нет, не наш… я хочу сказать… Ой, Ханс, беги в Амстердам сию же минуту!
– Спокойной ночи… – задыхаясь, пробормотал Ханс, сияя от неожиданной радости, – спокойной ночи… Извините меня, я должен бежать… Бирмингем… Хигс… Хигс… Бирмингем… – И, выхватив шапку у матери, а коньки у Гретель, он выбежал вон из домика.
Что еще могли подумать мальчики, как не то, что вся семья Бринкеров внезапно помешалась!
Они смущенно попрощались и собрались уходить. Но Рафф остановил их:
– Этот Томас Хигс, молодые люди, это… один… одно лицо…
