От этого она и вздрогнула, из-за этой ночи, такой прекрасной, из-за этого серебристо-голубого лунного света, этой тишины, которая исходила от земли и сливалась с биением ее сердца. Она хотела заговорить, хотела позвать: «Финтан! Где ты?» Но горло сжалось. Она не могла издать ни звука.
May вернулась в дом, закрыла дверь. Зажгла лампу в кабинете Джеффри, и тут же на свет слетелись бабочки и крылатые муравьи, обгорали, потрескивая. В гостиной она зажгла другие лампы. Африканские кресла из красного дерева внушали страх. Пустота была повсюду: на большом столе, на застекленных полках со стаканами и эмалированными тарелками.
«Финтан! Где ты?» May кружила по комнатам, зажигала лампы одну за другой. Теперь весь дом был освещен как для праздника. Лампы нагревали воздух, от запаха керосина было не продохнуть. May села на веранде на полу, поставив рядом с собой лампу. Пламя дрожало в прохладном воздухе. Из глубины ночи на свет летели насекомые, натыкались на стены; их кружение у огня наводило на мысль о безумии. May ощущала, как липнет к коже хлопчатобумажная рубашка, холодные капли щекотали ребра под мышками.
Вдруг она зашагала прочь. Быстро, как только могла, стуча босыми пятками по латеритовой
[27]
дороге, спускавшейся к городу. Бежала к реке по залитой лунным светом дороге. Слышала стук своего сердца или же рокот потаенных барабанов на другом берегу реки. От ветра рубашка льнула к животу и груди, ноги ощущали твердую, прохладную землю, которая отзывалась на прикосновение словно живая кожа.
Она добралась до города. Возле зданий таможни и вдалеке, у больницы, блестели электрические огни. Ряд фонарей тянулся и вдоль Пристани. Люди расступались перед ней. Она слышала крики, свист. На нее лаяли собаки. Сидевшие на порогах домов женщины в длинных разноцветных платьях визгливо смеялись.
May не слишком твердо знала, куда идет. Наткнулась взглядом на склады компании: все заперто, тонет во мраке, только над дверьми горят лампочки. Немного выше, за решеткой, посреди сада — дом резидента Ралли. Она дошла до резиденции D. О., до Клуба. Остановилась и, даже не отдышавшись, стала колотить в дверь и звать. Сразу за Клубом зияла яма будущего бассейна, наполненная грязной водой. В электрическом свете было заметно, как там что-то плавает, то ли экскременты, то ли крысы.
Потом, еще до того, как открылись окна и в оконных проемах возникли, как ни в чем не бывало, члены Клуба — стаканы в руках, мучнистые лица, — отчего ей захотелось смеяться сквозь слезы, May почувствовала, что ее ноги подкашиваются, будто кто-то, какой-то затаившийся во тьме карлик сделал ей подножку. Она осела, словно тряпка, прижимая руки к груди, не в силах вздохнуть и дрожа с ног до головы.
— Мария Луиза, Мария Луиза…
Джеффри взял ее на руки, как ребенка, понес к машине.
— Что с тобой? Ты же больна. Скажи что-нибудь! — У него был странный, немного хриплый голос. И от него пахло спиртным.
May слышала и другие голоса, ломкий голос Ралли, саркастический Джеральда Симпсона. Ралли все бубнил:
— Если я могу сделать что-нибудь…
Когда машина покатила по дороге, пробивая ночь светом фар, May почувствовала, что ее отпустило. Сказала:
— Финтана нет дома, я боюсь… — И тут же подумала: не надо было говорить Джеффри, потому что он побьет Финтана палкой, как делал всякий раз, когда впадал в гнев. Она поторопилась добавить: — Наверное, ему стало жарко, и он вышел проветриться. Понимаешь, я совсем одна в этом доме.
Перед ярко освещенным домом стоял Элайджа. Джеффри проводил May в ее комнату, уложил в постель, под москитную сетку.
— Спи, Мария Луиза. Финтан вернулся.
May спросила:
— Ты ведь его не побьешь?
Джеффри ушел. Послышался звук голосов. И больше ничего. Джеффри вернулся, сел на край постели, наполовину высовываясь из-под сетки.
— Он был на причале. Его Элайджа привел.
May разобрал смех. При этом она чувствовала, что ее глаза полны слез. Джеффри стал гасить лампы, одну за другой. Потом вернулся и лег в постель. May было холодно. Она обхватила руками тело Джеффри.
Ей хотелось вновь обрести слова Джеффри, все, что он говорил когда-то. До их свадьбы, так давно. Не было еще ни войны, ни затворничества в Сен-Мартене, ни бегства через горы в Санта-Анну. Все было так молодо тогда, так невинно. В Сан-Ремо, днем, в комнатке с зелеными ставнями, за которыми шорох горлиц в саду, блеск моря. Они занимались любовью, это было долго и сладостно, ослепительно, как солнечный ожог. И не было нужды в словах, разве только Джеффри иногда будил ее ночью, чтобы сказать ей что-нибудь по-английски. Шептал: «I am so fond of you, Marilu»
[28]
. Это стало их песней. Он хотел, чтобы она говорила с ним по-итальянски, чтобы пела, но она не знала ничего, кроме детских песенок матушки Аурелии:
Ninna nanna ninna-o!
Questo bimbo a chi lo do?
Lo daro alla Befana
Che lo tiene una settimana.
Lo daro all'uomo Nero
Che lo tiene un mese intero!
[29]
Вечером они ходили купаться в теплом море, гладком, как озеро, среди скал с засевшими в них лиловыми морскими ежами. Плавали вместе, очень медленно, чтобы видеть, как солнце опускается за холмы, воспламеняет отроги. Море приобретало цвета неба, становилось неосязаемым, нереальным. Однажды он сказал, потому что собирался в Африку: «Там люди верят, что ребенок рождается в тот день, когда был зачат, и принадлежит той земле, на которой это случилось». Она вспомнила, как вздрогнула тогда, потому что уже знала, что ждет ребенка, с начала лета. Но ему не сказала. Не хотела, чтобы он беспокоился, чтобы отказался от своей поездки. Они поженились в конце лета, и Джеффри сразу же уплыл в Африку. Финтан родился в марте 1936-го, в обветшалой клинике Старой Ниццы. May тогда написала Джеффри длинное письмо, в котором рассказала всё, но ответ получила лишь через три месяца, из-за стачек. Прошло время. Финтан был слишком маленьким, Аурелия никогда бы не отпустила их так далеко, так надолго. Джеффри вернулся летом 1939-го. Они поехали на поезде в Сан-Ремо, словно это было все то же лето, та же комната с закрытыми зелеными ставнями, за которыми искрилось море. Финтан спал рядом в маленькой кроватке. Они мечтали о другой жизни, в Африке. May предпочитала Канаду, остров Ванкувер. Потом Джеффри опять уехал, за несколько дней до объявления войны. Было слишком поздно, и письма перестали приходить. Когда Италия объявила войну, в июне 1940-го, пришлось бежать вместе с Аурелией и Розой, прятаться в горах, в Сен-Мартене, с поддельными документами, под чужими именами. Все это было сейчас так далеко. May вспомнила вкус слез, такие долгие, такие одинокие дни.
