— Вы уже и так ушли слишком далеко, — сказала она. — Идите спать.
Но им явно не хотелось никуда идти.
— Давайте немного посидим, — предложил Хьюит. Он расстелил свой пиджак на земле. — Посидим, поразмышляем.
Они сели и стали смотреть на бухту. Было очень тихо. Море подернула легкая рябь, на нем начинали проступать полосы зеленого и синего цвета. Кораблей пока видно не было, только пароход стоял в бухте на якоре, похожий в тумане на призрак; он издал один истошный вопль, и опять воцарилась тишина.
Рэчел заняла себя тем, что собирала один за другим серые камешки и складывала их в пирамидку. Она делала это очень спокойно и сосредоточенно.
— Так ты изменила свой взгляд на жизнь, Рэчел? — спросила Хелен.
Рэчел добавила очередной камешек и зевнула.
— Не помню, — сказала она. — Я чувствую себя, как рыба на дне моря. — Она опять зевнула. Никто из этих людей не был в силах испугать ее здесь, на рассвете, даже мистер Хёрст не вызывал у нее никакого напряжения.
— Мой мозг, наоборот, — заявил Хёрст, — находится в состоянии необычной активности. — Он сел в свою любимую позу — обхватив руками согнутые ноги и положив подбородок на колени. — Я все вижу насквозь, все без исключения. Для меня в жизни тайн больше нет. — Он говорил с убеждением, но явно без расчета на отклик. Сидя рядом и чувствуя себя столь непринужденно, они все равно казались друг другу лишь тенями.
— А там внизу все эти люди сейчас ложатся спать, — мечтательно начал Хьюит, — думая каждый о своем. Мисс Уоррингтон, наверное, стоит на коленях; Эллиоты слегка встревожены: для них запыхаться — большая редкость, поэтому они хотят как можно скорее заснуть; потом еще этот тощий юноша, всю ночь танцевавший с Эвелин, он ставит свой цветок в воду и спрашивает себя: «Это любовь?» — а бедный Перротт, скорее всего, вообще не может заснуть и для утешения читает свою любимую греческую книжку; остальные же… Нет, Хёрст, — заключил он, — никакой простоты я не вижу.
— Я знаю, в чем секрет, — загадочно сказал Хёрст. Он все так же держал подбородок на коленях и неподвижно смотрел перед собой.
Последовала пауза. Затем Хелен встала и пожелала мужчинам спокойной ночи.
— Но, — сказала она, — помните, что вы непременно должны навестить нас.
Пожелав друг другу спокойной ночи, они расстались, но молодые люди не пошли сразу в гостиницу, а предпочли прогулку, во время которой они почти не разговаривали и ни разу не упомянули двух женщин, почти полностью занимавших их мысли. Им не хотелось делиться впечатлениями. В гостиницу они вернулись к завтраку.
Глава 13
На вилле было много комнат, но одна отличалась от всех остальных, потому что ее дверь была всегда закрыта и оттуда никогда не доносилось ни музыки, ни смеха. Все в доме смутно сознавали, что за этой дверью происходит нечто важное, и, не имея ни малейшего представления, что именно, неизменно помнили: если они пройдут мимо этой двери, она всегда будет закрыта, а если они станут шуметь, то это потревожит мистера Эмброуза. Одни действия считались похвальными, а другие — дурными, поэтому жизнь стала бы менее гармоничной, в ней добавилось бы хаоса, если бы мистер Эмброуз бросил редактировать Пиндара и начал кочевать по всем комнатам. Если же придерживаться определенных правил: соблюдать пунктуальность и тишину, хорошо готовить, выполнять другие необременительные обязанности, то оды одна за другой будут благополучно возвращены миру, — таким образом, все принимали участие в жизни ученого. К сожалению, поскольку возраст возводит между людьми один барьер, ученость — другой, а пол — третий, мистер Эмброуз в своем кабинете находился все равно что за тысячу миль от самого близкого ему человека, который в этом доме не мог быть не кем иным, как женщиной. Долгими часами Ридли сидел, окруженный белыми страницами книг, одинокий, как идол в пустом храме, неподвижный — если не считать перемещения его руки от одной стороны листа к другой — в полной тишине, которая лишь изредка нарушалась кашлем, заставлявшим его вынуть изо рта трубку и некоторое время держать ее на весу. Чем дальше он углублялся в сокровенные творения поэта, тем теснее его осаждали книги, лежавшие открытыми на полу; пройти через них можно было, лишь ступая очень осторожно, и это было настолько затруднительно, что посетители обычно останавливались и обращались к нему издалека.
На следующее утро после танцев Рэчел, однако, зашла в комнату дяди. Ей пришлось дважды позвать его: «Дядя Ридли!» — прежде чем он обратил на нее внимание.
Наконец, глянув поверх очков, он произнес:
— Ну?
— Мне нужна одна книга, — ответила Рэчел. — «История Римской империи» Гиббона. Можно взять?
Она увидела, как после ее вопроса постепенно изменился рисунок морщин на дядином лице. До того, как он начал говорить, лицо походило на гладкую маску.
— Пожалуйста, повтори, — сказал Ридли, то ли не расслышав, то ли не поняв.
Она повторила те же слова и при этом слегка покраснела.
— Гиббон! Зачем он тебе понадобился?
— Один человек посоветовал прочитать, — заикаясь, ответила Рэчел.
— Но я не вожу с собой разношерстную коллекцию историков восемнадцатого века! — воскликнул ее дядя. — Гиббон! Десять томов, как минимум.
Рэчел извинилась, что помешала, и повернулась, чтобы уйти.
— Стой! — крикнул дядя. Он положил трубку, отодвинул книгу в сторону, встал и медленно повел Рэчел по комнате, держа ее под руку.
— Платон, — сказал он, прикоснувшись пальцем к первой книжке в ряду небольших темных томиков. — Рядом — Джоррокс
[40]
, которому здесь не место. Софокл, Свифт. Немецкие комментаторы тебе ни к чему, я полагаю. Далее — французы. Ты читаешь по-французски? Почитай Бальзака. Затем — Вордсворт и Кольридж. Поп, Джонсон, Аддисон, Вордсворт, Шелли, Китс. Одно ведет к другому. С какой стати здесь Марло? Миссис Чейли, видимо. Но что пользы читать, если ты не читаешь по-гречески? С другой стороны, тому, кто читает по-гречески, не стоит читать ничего больше — чистейшая потеря времени. — Рассуждая таким образом — наполовину сам с собой — и делая быстрые движения руками, он, сопровождаемый Рэчел, замкнул круг и вернулся к баррикаде из книг на полу. Оба остановились. — Ну, — спросил он, — что ты выберешь?
— Бальзака, — сказала Рэчел. — А нет ли у вас «Речи об Американской революции», дядя Ридли?
— «Речи об Американской революции»? — переспросил он и опять пристально посмотрел на нее. — Еще один молодой человек на танцах?
— Нет, мистер Дэллоуэй, — призналась Рэчел.
— Боже правый! — Ридли откинул голову, вспомнив мистера Дэллоуэя.
Рэчел наугад выбрала книгу и показала ее дяде, который, увидев, что это «Кузина Бетта»
[41]
, посоветовал бросить, если роман покажется ей слишком противным. Она уже собралась уходить, но тут он спросил, понравились ли ей танцы.
