Он так углубился в созерцание портрета, что не услышал, как отворилась дверь. И вздрогнул, когда высокий, звонкий, несколько властный голос произнес:
— А, вы любуетесь моими сокровищами?
Тони поспешно поставил рамку обратно на стол и пошел навстречу Эвелин со словами:
— Прошу прощения, Эвелин. Ну, как вы поживаете?
Они обменялись рукопожатием, и Эвелин посмотрела на него таким пристальным, испытующим взором полкового начальства, что Тони почувствовал себя неловко.
— Так, значит, вы — Тони! — сказала она. — Выросли и пополнели, но я бы всегда и везде узнали вас. Так, так!…
Был какой-то оттенок в этом «так, так!», который невольно внушал мысль, что вас уже взвесили на весах и вес ваш найден неудовлетворительным. Тонн смутился и не находил, что сказать, может быть, потому, что живая Эвелин, стоявшая перед ним, была так непохожа на ту Эвелин, которую он знал и рисовал в своем воображении. Даже в самые мрачные минуты он не представлял ее себе таким воплощением мэм-саиб, приехавшей погостить в Англию; впечатление это еще усиливалось несколько вышедшим из моды вечерним туалетом и довольно безвкусными драгоценностями. Он почувствовал, что совершил gaffe
, явившись не во фраке, — а то, что его визитка была — реликвией тех дней, когда он еще одевался у Сэвайль Роу, служило слабым утешением. Он решил не извиняться, хотя Эвелин, очевидно, этого ждала, и сказал:
— Я не мог не заглядеться на фотографии ваших сыновей. Мне показалось, что в лице младшего есть что-то от вас, той, какую я знал когда-то.
— Они такие очаровательные, мои сокровища! — сказала Эвелин, игнорируя его замечание о сходстве, она говорила покровительственным тоном материнского собственничества, который всегда возмущал Тони. — Мне очень жаль, что вы не видели их до того, как они уехали в школу. Джим — настоящий спортсмен, уж если работает, так работает, а играет, так играет. Он, наверное, возьмет первенство школы в этом семестре. Младший, Боб, немножко нас беспокоит. Вечно сидит на одном месте, о чем-то мечтает и совсем не интересуется тем, чем должен интересоваться мальчик. Мы оба решили, что ему необходима дисциплина, здоровая товарищеская среда, чтобы немножко его расшевелить. Конечно, он еще слишком мал, чтобы жить вые дома, но мы устроили его в подготовительную школу. Мне, уверяю вас, пришлось напустить на себя ужасную строгость, когда мы расставались. Я не хотела, чтобы он расплакался при всех и осрамил меня и себя в первый же день. Джим, конечно, совсем другой, он как будто и не скучает по дому, хотя аккуратно пишет нам раз в неделю. Но я надеюсь, что здесь выбьют дурь и из Боба. Кстати — у вас есть дети, Тони?
— Нет, — сказал Тони, ставя на место портрет Боба с немым восклицанием: «Увы, бедный Боб!»
— Ну, тогда вам это все неинтересно.
— Наоборот, очень интересно. Я бы дорого дал, чтобы знать, что дети в таком возрасте думают о нас и о том мире, который мы оставляем им в наследство, — Я уверена, что они не ломают себе голову над такими глупостями, — сказала, рассмеявшись, Эвелин и нажала кнопку звонка. — Какой коктейль вам?
Мартини? Сайд-кар?
— Благодарю, никакого.
— О, но вы должны непременно выпить. Я буду пить сайд-кар. Но если вы не любите коктейлей, выпейте хересу.
. — Хорошо, пожалуй. Благодарю вас.
Когда Эвелин отдала распоряжение лакею, Тонн сказал:
— Маргарит, моя жена, просила передать вам, что она очень сожалеет, что не смогла прийти. Ваше приглашение пришло так поздно, что она не могла отказаться от визита» который должна была сделать.
— Я тоже очень сожалею. Мне очень хотелось посмотреть, какая женщина сумела прибрать вас к рукам, Тони. Я пригласила еще одного знакомого, чтобы нас было четверо, но он придет попозже. Это капитан Мартлет. Вы, конечно, знаете капитана Мартлета из индийской армии?
— О нет, боюсь, что не знаю, — отвечал Тони, который до этой минуты и слыхом не слыхал о славе капитана Мартлета.
— Он вам очень понравится. Капитан блестяще проявил себя на северо-западной границе. Разумеется, сейчас на долю горной артиллерии выпадает не так уж много работы — теперь, чтобы образумить этих язычников, вое больше прибегают к воздушным силам.
Потрясенный этим внезапным крушением своей юношеской мечты, Тони грустно сел обедать. Британская Индия блестяще сделала свое дело — от Эвелин, которую он когда-то знал, не осталось и следа. Он вспоминал ее девическое тело, свежее и нежное, как заря, занимающаяся над прекрасным миром, и его охватило чувство глубокой скорби три мысли о том, во что мужчина превращает женщину. Чуть ли не каждое слово этой Эвелин резало Тони какой-то фальшью, словно это была заученная ею роль дамы, претендующей на светскость, и она так старательно разыгрывала эту роль, так вошла в нее, что последняя вытеснила в ней живого человека. Осталась только эта подставная фигура. Мысли, чувства, даже внешность Эвелин приобрели тот специфически провинциальный оттенок, которого люди сами не ощущают, воображая как раз обратное. В этом не было непосредственности настоящей провинции, которая может быть и искренней и живой, а только жалкие потуги казаться светской и не отставать от столицы.
Тони с ужасом думал, как он будет поддерживать разговор за обедом, — но он напрасно беспокоился.
Эвелин превратилась в одну из тех женщин, которые чванятся тем, что они хорошие хозяйки. А это означает, что они берут на себя девять десятых разговора и довольствуются одобрительными репликами, пусть даже и не совсем искренними. Она говорила обо всем:
об Индии и об Англии, развязно порицая политику правительства, распространялась о спорте и развлечениях на Британских островах, о колебании цен на фондовой бирже, о торговой политике империи, о преимуществах и недостатках автомобилей той или иной марки и об абсолютной необходимости пожить в свое удовольствие до наступления старости. Пока она придерживалась этих тем, его роль была сравнительно не трудна, так как знакомство с женщинами подобного типа научило его, чего можно от них ожидать.
Трудности возникли, когда она завела разговор об искусстве. Тони вынужден был признаться, что не видел большинства пьес, которые она называла, и очень редко бывает в ночных клубах, никогда не играет в бридж, вообще не состоит ни в каком клубе, не слушает радиопередач и никогда не слыхал о писателях, которыми она восхищается.
— Вы какой-то совсем отсталый человек, — сказала она, — вы, наверно, один из тех тружеников, у которых не хватает времени на развлечения. Джим, мой муж, приблизительно в таком же роде. Мне всегда приходится «вытаскивать» его, уговаривать немножко развлечься, а не корпеть над работой. Но я вас не осуждаю, Тони. Человек должен создать себе положение, пока он молод, не правда ли?
— Несомненно, — согласился Тони.
И, наконец, она задала вопрос, которого он больше всего страшился:
— Кстати, чем вы занимаетесь, Тони?
Тони твердо решил не ссориться с Эвелин, несмотря на происшедшую в ней странную и отталкивающую перемену. Он не мог допустить, чтобы эта до крайности банальная женщина убила в нем воспоминание об ее умершем «я», хотя бы ему пришлось играть для этого унизительную роль и даже показаться «отсталым человеком». Поэтому он спокойно рассказал ей, что был одним из директоров промышленной компании, но бросил службу.
