— Да, да, лучше так. Я обожаю сюрпризы.
— А ты будешь меня слушаться?
— Беспрекословно, donna mia belja ed adorata
.
Они просидели около часа за кофе, затем Кэти поднялась. Тони тоже встал и вопросительно посмотрел на нее.
— А, — сказала она, улыбаясь, — я вижу, ты собираешься твердо придерживаться своих обязательств. Ну, пойдем!
Они остановились у двери Кэти, и Тони сказал:
— Хочешь, чтобы я подождал тебя у себя в комнате?
— Нет, я хочу, чтобы ты вошел ко мне.
Кэти закрыла дверь и заперла ее на ключ.
Потом посмотрела на него с лукавой радостью, но с оттенком робости, которой он никогда не замечал у нее раньше.
— А теперь я узнаю, действительно ли ты можешь сделать все, что я велю, — сказала она.
— Что же такое? Что-нибудь очень трудное?
— Я хочу, чтобы ты лег со мной на кровать и обнял меня. Раздеваться тебе не надо. Я хочу, чтобы ты просто держал меня за руку и целовал меня, и больше ничего. Может быть, я требую слишком многого?
— Господи, конечно, нет!
— А это не будет нечестно — брать, ничего не давая взамен?
— Ну конечно, нет! Я ведь не бесноватый.
— А что это такое?
— Нечто среднее между донжуаном и желторотым пижоном из партера.
— Вот как? Странный у вас жаргон в Англии!
Помолчав, она прибавила:
— Мне жаль мять это новое платье. Я переоденусь в старое, а потом лягу. Ты можешь смотреть на меня, если тебе это нравится.
— Нравится. Не знаю, почему мужчины любят смотреть, как женщины раздеваются, но что они любят, это факт. И, Кэти, я ежеминутно мысленно благодарю тебя, да именно благодарю, за грацию твоих движений.
— Я и чулки сниму, — сказала Кэти, — но это ровно ничего не значит. Это не приглашение.
— А можно мне снять ботинки, чтобы не испачкать твое одеяло?
Она засмеялась, и он истолковал ее смех как согласие.
Они легли, и Тони обнял ее, ее голова лежала на его левом плече, и он держал ее руку в своей. Потом он стал целовать ее и чувствовал, как ее свежие упругие губы становятся горячими и мягкими, а груди крепко прижимаются к его телу. Даже если бы он раньше сомневался, — но он не сомневался, — он узнал бы теперь наверное, что это послушное тело, лежащее рядом с ним, потерянная половина его собственного.
Это длительное прикосновение прильнувших к нему губ открывало ему такую полноту физической жизни, какой он не только никогда не знал раньше, даже в прошлом с Кэти, но никогда бы не мог и вообразить.
Ему казалось, что вся комната пульсирует ритмом их крови.
Кэти тихо отняла свои губы и долго лежала неподвижно, положив голову ему на грудь. Тони не шевелился, отдаваясь золотому потоку жизни, переливавшемуся от одного тела к другому.
— Тони?
— Да?
— Сказать тебе, почему я тебя просила об этом?
— Скажи, если тебе хочется, дорогая.
— Я… я так давно не чувствовала себя женщиной, — Бедняжка!
— О, мне все равно теперь. Но я замечаю, что я стала застенчивой. Ты бы этого обо мне не подумал, не правда ли? Мне было стыдно стоять перед тобой, обнаженной, стыдно, что меня трогает мужчина: даже ты, даже ты!
— Не бойся, Кэти. Я не позволю себе ничего, если ты не хочешь…
— Теперь я уже не боюсь.
— Вот и хорошо.
Она опять замолчала, потом поднесла его руку к своему лицу и стала нежно целовать его ладонь.
— Тони!
— Да?
— Лежи тихо, совсем, совсем, не шевелись.
— Не бойся!
Ему казалось, что самое важное для него — это подчиняться всем желаниям Кэти. Ничто не должно пугать ее, ничто не должно насиловать: ведь ясно, что ее тело и душа подверглись такому насилию, которое должно изгладиться, исчезнуть из ее памяти, прежде чем она всей плотью почувствует себя снова свободной. Ей так же, как это было с ним, нужно окрепнуть и выздороветь после перенесенной войны. И Тони мысленно поклялся себе, что предоставит ей вести его шаг за шагом в их любовном союзе, как бы долго ему ни пришлось обуздывать себя…
Кэти лежала так тихо, что он подумал, не уснула ли она, но, приподняв Голову, он увидел по ее длинным ресницам, что глаза Кэти широко открыты. Минута бежала за минутой, а они лежали все так же неподвижно. Он даже вздрогнул, когда Кэти сказала тихо:
— Тони.
— Что?
— Приподними мою голову, посмотри мне в глаза и поцелуй меня.
Он сделал, как она просила, но, когда взгляд его встретился с ее взглядом, все тело его пронизала дрожь невыразимого счастья. Он никогда не видел такого выражения на лице женщины, никогда не глядел в такие сияющие глаза, лучистые, похожие на цветы, которые словно раскрывали ему самое святая святых в ее душе. Тони смотрел в ее глаза и целовал ее; потом еще раз приподнял ее голову, чтобы снова взглянуть на это сокровенное чудо, и снова поцеловал ее.
Она закрыла глаза и чуть-чуть повернула голову, и он тотчас же откинулся на подушку, украдкой наблюдая за ней.
— Тебе нужно, чтобы я говорила, что люблю тебя? — спросила Кэти.
— Нет.
— А мне нужно.
— Ты не сумела бы высказать и крохотной доли того, что я видел в твоих глазах.
— Ты видел?
— Да.
— Надеюсь, мои глаза были так же красивы, как твои.
— Гораздо красивее. Подумаешь, мои глаза.
— Ты их не видел.
Кэти поднялась с кровати, подошла к зеркалу и, повернувшись к Тони спиной, стала приглаживать волосы.
— Тони, — сказала она уже более обычным прозаическим тоном.
— Да?
— Тебе стоило это больших усилий?
— Наоборот. Это было чудесней всего, что я когда-либо испытал.
— Сегодня утром я благодарила тебя за то, что ты возвратил мне жизнь. Теперь я могу поблагодарить тебя за то, что ты вернул мне мою женственность.
Тони с трудом подавил клубок в горле и мог только вымолвить:
— Я рад…
Кэти умылась, попудрилась, потом повернулась к нему и весело сказала своим обычным голосом:
— Что же, мне продолжать вести тебя? Или командиру угодно снова вступить в командование своими войсками?
— Нет, он вполне удовлетворен и предпочитает оставить его в руках обер-лейтенантши.
— Тогда пойдем гулять. Который час?
— Десять минут четвертого. Подожди, я сейчас надену ботинки.
