Они немного помолчали, Тони, обдумывая только что сказанное, Уотертон — наблюдая за ним. Хотя Тони и сознавал, что рассуждения Уотертона справедливы, но лично ему от них было мало пользы.
— Вам, наверное, кажется, что я поднимаю шум из-за пустяков, — сказал он наконец. — Может быть, это и так. Тридцатидвухлетний дядя хочет бросить насиженное «тепленькое местечко» и отправиться на поиски приятных приключений. Ну и что же? Кому какое дело? Почему это должно кого-то беспокоить?
Я никого и не прошу беспокоиться. Но для меня это решение чрезвычайно важно, и, по-видимому, оно влечет за собой пересмотр отношений ко всему на свете.
Иногда все это представляется мне таким сложным, что я просто перестаю об этом думать. Единственное, на что я могу опереться, это сознание, что жизнь, которую я сейчас веду, — плохая и что я могу создать что-то получше. Если бы вы знали мою жизнь — я не собираюсь утомлять вас рассказами о ней, хотя это, быть может, и заинтересовало бы вас, — возможно, вы увидели бы во мне жалкий пример человеческого упорства со всеми присущими ему надеждами, срывами и слабостями. Но я и не претендую на что-либо большее, я самый обыкновенный человек, стремящийся к свету во тьме. У меня было очень счастливое Детство, и жизненный путь представлялся мне совершенно ясным. Потом мне впрыснули несколько полуиспеченных социалистических идей — кой-какие из них, кстати сказать, нельзя не считать справедливыми — и, подобно многим из своих современников, я истратил массу времени, ломая себе голову над вещами, которых не мог изменить. Может быть, я ожидал слишком многого, слишком сильно поддался разочарованию, слишком рано отошел в сторону. У меня было такое чувство, словно все в мире ополчились друг на друга, все враждуют, все люди — враги. Да в конце концов это, кажется, признается за нормальное состояние, в особенности среди тех, кто разглагольствует о мире и благоволении. Я…
— А вы, между прочим, не коммунист? — перебил его Уотертон, который, как большинство людей, во время разговора не столько слушал, сколько следил за течением собственных мыслей.
— Нет. Но я против классовой войны. Я ненавижу ее, как ненавижу всякую войну и всякое убийство…
Настоящий переворот должен быть много глубже, и… А впрочем, что толку рассуждать обо всем этом.
Я сейчас думало о своей собственной, личной жизни, и мне кажется, что капитализм хоть по крайней мере не совсем лишает меня возможности строить ее так, как я хочу…
Но Уотертону, очевидно, уже надоело обсуждать личные затруднения Тони, и он не стал возражать, а перевел разговор на забастовку горняков, ожидавшуюся в мае, и нарисовал жуткую картину гражданской войны и бедствий, «если только правительство не проявит достаточно твердости». Тони постарался уверить его, что правительство, поскольку ему придется защищать свои собственные священные интересы, проявит всю твердость, на какую оно способно, но, конечно, это было слабое утешение. На этом разговор и кончился, — как обычно бывает с разговорами — они кончаются приблизительно тем же, с чего начались. Однако Тони почувствовал несколько большую уверенность в том, что он не сдастся и настоит на своем вопреки всем, в том числе и Маргарит.
III
В конце марта Тони пришел к окончательному решению и начал действовать не откладывая. Он затруднился бы объяснить, что именно заставило его решиться. Вероятно, решение это было фактически принято гораздо раньше — еще когда он бежал из Трувилля, — и осуществление его было только вопросом времени, которое потребовалось ему, чтобы осознать совершившийся в нем перелом.
На апрельском заседании правления, после того как была разыграна обычная торжественная церемония, — служители культа денег механически выполнили установленный, хотя и не имеющий значения ритуал, — Тони подал письменное заявление об уходе с просьбой вернуть ему его небольшой капитал. Будь это для него менее серьезно, его, несомненно, позабавила бы и вся эта смехотворная процедура и различные степени комического возмущения, ужаса и добродетельного негодования, вызванных его простым поступком.
— Что это? Что это? — вскричал председатель, пробегая вытаращенными глазами коротенькое заявление. — Заявление об уходе! Ну, ну, Кларендон, что за шутки, первое апреля, было вчера.
— Я не шучу, — сказал Тони спокойно, стараясь пользоваться их фразеологией. — Этот документ является результатом серьезно обдуманного мною решения, и я прошу правление дать ему ход.
— Но ведь это же невероятно, неслыханно! — воскликнул председатель, откинувшись на спинку своего трона и хлопнув рукой по столу, — жест, долженствующий означать непреклонную волю и острую, как шило, проницательность. — Человек в вашем возрасте, у которого вся жизнь впереди, с теми перспективами, какие мы можем ему обеспечить, подает заявление об увольнении. Знаете, Кларендон, я… я, право, вынужден просить у вас серьезного объяснения! Да, объяснения! — повторил он, обводя глазами сидевших за столом, как бы ожидая аплодисментов за свою твердую и мудрую позицию.
Среди собравшихся пробежал сдержанный ропот:
«Да, да, безусловно!», «Совершенно правильно!», «Необходимо добраться до сути дела!» Комическая сторона происходящего едва не заставила Тони расхохотаться, что было бы весьма опасно, а остановившийся полный изумления взгляд дядюшки Маргарит не облегчил его тяжких стараний подавить разбиравший его смех.
— Мне очень жаль, если вы видите в этом, гм…
… что-то ненормальное, — сказал Тони, борясь со смехом, — но я намерен это сделать. Что же здесь особенного, если человек уходит со службы?
— В ваши годы… — возразил председатель. — И как мы можем быть уверены, что вы не собираетесь перейти к нашим конкурентам, со всеми теми ценными секретами, которые у нас выведали?
— Я не знаю никаких ценных секретов, — отвечал Тони, — но, во всяком случае, я даю вам слово, что не разглашу ничего из того немногого, чему я научился здесь, и не перейду ни в какую другую фирму.
— И потом это изъятие вашего капитала? — Председатель не обратил внимания на последние слова Тони. — Сумма большая! Для нас это крайне неудобно. Вы намерены выбросить ваши акции на рынок?
— Нет. Конечно, если другие пайщики пожелают их купить, я готов ждать любой приемлемый срок, В противном случае я буду сбывать их небольшими партиями.
— А почему бы вам не оставить их в деле? Вы имеете солидные гарантии и получаете высокий дивиденд.
— У меня имеются серьезные основания личного характера для изъятия из дела этих денег.
Председатель глубоко вздохнул и обвел взглядом сидящих вокруг стола, словно говоря: «Ну, что нам делать с этим неблагодарным мерзавцем?» Тут дядя Маргарит, который до сих пор сидел молча и только весь побагровел, вмешался в дело.
— Можно ли допустить, что вы серьезно настаиваете на вашем нелепом заявлении? — обратился он к Тони.
— Совершенно серьезно.
— Предположим, что мы откажемся считаться с ним? — Пресловутая железная воля проявилась во всем ее расцвете.
