Мистер Ривз подписал чек.
Но при одном условии: что впредь его избавят от необходимости слушать музыку мистера Хиггинс-Рэгга, до той поры и случая, пока она не будет звучать в «Ковент-Гардене» для услаждения слуха титулованного и нетитулованного дворянства и всей королевской семьи.
ДЕВЯТЬ
— В жизни я не благодарил так судьбу, как в ту минуту, когда мы уехали оттуда: это была настоящая пытка, — взволнованно поведал Марджел мистер Ривз во время их очередного завтрака.
— Выглядит все это довольно мерзко, — признала Марджел.
— Какое там мерзко, — пылко возразил мистер Ривз. — У меня было такое впечатление, точно меня поместили в аквариум, где полно всяких скользких морских тварей и стоит страшный шум. В жизни этого не забуду.
— Ну, а зачем вы все это делаете? — с ноткой возмущения в голосе спросила Марджел.
— Да я и сам не знаю, — смущенно ответил мистер Ривз. — Знаете, Марджел, раньше я считал людей, которые позволяют собой помыкать, — слабыми, бесхребетными…
— Олухами, — подсказала Марджел.
— Вот именно, — согласился мистер Ривз. — Но когда человек лишен возможности укрыться в своей конторе, он беззащитен. Совершенно беззащитен. Я встречаюсь со всеми этими людьми и езжу по всем этим местам не потому, что они мне нравятся, а потому, что они нравятся Джейн. Знаете, когда мы вернулись домой, я только хотел сказать: «До чего же хорошо снова быть дома, правда, мамочка?» — а она вдруг говорит: «Как жаль, что все кончилось: эта поездка внесла такое разнообразие в мою жизнь». Ну я, конечно, промолчал: к чему мне еще одна ссора, сами понимаете.
— Вот и поди ж ты! — сказала Марджел в порыве деликатнейшего сочувствия.
— А теперь, — продолжал мистер Ривз, — затевается что-то новое. Я это в воздухе чувствую. У нее в лице появляется такое особое выражение, когда она замышляет новую чертовщину и не знает, как попросить у меня денег. Все это прекрасно, Марджел, но при том образе жизни, какой мы ведем, при том, что у нас дом и двое взрослых детей, которых надо содержать, не могу я потакать всяким капризам и причудам. Надо соблюдать разумную экономию.
Мистеру Ривзу и в голову не пришло спросить себя, как выглядит с точки зрения разумной экономии то, что он тратит по два фунта в неделю на завтрак с Марджел. Но эта мысль, возможно, пришла в голову Марджел, — так или иначе, она переменила тему разговора…
В одном отношении мистер Ривз был совершенно прав. Кое-что действительно замышлялось. Энси довольно прилично существовал за счет Ривзов, получая время от времени пятерки от миссис Ривз и комиссионные от пожертвований мистера Ривза на развитие искусства. Но он не мог этим удовольствоваться. Как все великие артисты, Энси считал, что успех лишь стимулирует дерзания. Он, конечно, скостил в свою пользу пятнадцать фунтов с пожертвования мистера Ривза в фонд помощи Хиггинс-Рэггу, — не так плохо для одного уик-энда, — но Энси не давала покоя мысль о маленькой чековой книжке, лежавшей в кармане мистера Ривза, и о подписи «Джон Ривз», выведенной крупными буквами и оказывающей мгновенное и положительное воздействие на банкиров. Необходимо еще что-то предпринять, пока клюет.
Лежа в постели в светло-сиреневой шелковой пижаме и домашней куртке на лебяжьем пуху, мистер Хоукснитч потягивал светлый китайский чай, грыз орешки и раздумывал над этой проблемой. Еще какое-нибудь светское знакомство? Нет, в этой области Энси уже достиг предела: люди начинали недоумевать, какого черта они должны встречаться с какими-то обитателями пригорода, да и к тому же сам мистер Ривз не слишком был в этом заинтересован, а деньги, перепадавшие Энси от миссис Ривз, были всего лишь тоненькой струйкой, отведенной от животворного источника, который находился в распоряжении мистера Ривза и из которого Энси мечтал утолить свою непомерную жажду. Художники? Нет, этого уже было достаточно, и большими деньгами тут не пахнет. Музыка тоже исчерпана. Скульптор? Не так-то просто продать скульптуру людям, живущим в пригороде, в жалком крольчатнике. Заставить мистера Ривза субсидировать издание книги стихов? Игра не стоит свеч…
В отчаянье от такого бесплодного шевеления мозгами Энси пролил чай на пижаму и произнес не очень звучное слово. Неужели столь тщательно продуманная цветовая гамма — сиреневая пижама и розоватые простыни — будет испорчена? Белесое пятно на ночном белье — это же ужасно… Но не было бы счастья да несчастье помогло. «Цветовая гамма» дала ему идею — и как это он сразу не подумал! Миссис Ривз должна переделать внутреннее убранство своего дома, мистер Ривз должен за это заплатить, а Энси должен на этом нажиться.
Энси потянулся за адресной книгой, одной из четырех книг, лежавших у его кровати, — две другие были Лондонским телефонным справочником, а третья — справочником Дебретта. В адресной книге было полно фамилий, — правда, многие из них были вычеркнуты таким острым и черным карандашом, точно кто-то сделал это из озорства или со злости. Возле большинства фамилий стояли какие-то кабалистические знаки, понятные одному только Энси. Он принялся листать страницы в поисках подходящего декоратора — специалиста по интерьерам. В среднем Энси знал около тридцати декораторов, любой из которых мог напрочь отвратить вас от вашего дома. Но Энси сейчас искал такого, который согласился бы вступить с ним в сделку «гонорар пополам». Если бы из этого глупого старого буржуа удалось вытрясти, скажем, сотни две с половиной, ему, Энси, перепала бы приличная сумма в сто двадцать пять фунтов. Из этих денег — так требует справедливость — придется отдать пятерку в счет десяти фунтов, которые на самом деле вся эта история будет стоить. Останется сто двадцать. Не так плохо. В приливе надежды и благородства Энси даже решил оплатить два-три счета, срок погашения которых по закону еще на истек.
«Цыплят по осени считают, ты, дуралей», — сказал он себе. Сначала надо найти нужного человека. Энси стремительно переворачивал страницы. Не то. Не то. Не то. Игнасио Самсон. Ну, конечно же! Славный малыш Игги — как раз то, что нужно. Ну, конечно же! Энси потянулся к стоявшему на ночном столике телефону и стал набирать номер.
Игнасио Самсон был честолюбивый отпрыск барселонской машинистки и английского промышленника. Мать назвала его Игнасио из нежных чувств к ордену иезуитов и его основателю
. После того как Игнасио семь лет прожил в барселонских трущобах, его оторвали от матери, — в отце вдруг заговорила совесть, — дали ему фамилию Самсон и неоценимое преимущество окончания закрытой школы, а затем, в двадцать один год, наделили вполне приличным доходом. Оказывается, с финансовой точки зрения, не так уж плохо появиться на свет незаконнорожденным, если у отца водятся деньжата, — тогда почти неизбежно человек получает за это солидную компенсацию. И вот Игнасио, имея приличный доход, естественно, остался жить в Лондоне, Мекке эстетов. Вообще-то у него не было никакой необходимости работать декоратором. И если он этим занимался и даже имел на своем счету не один испорченный дом, то лишь из желания не отстать от других и продвинуться по общественной лестнице. В деньгах же он в общем-то не нуждался.
