– Ну да. Завистники, недоброжелатели или просто обиженные ею
люди. Люди, которые могли желать ей зла.
– Она журналистка… Вы должны понимать, что у любого
журналиста обязательно есть враги. Хотя бы те, о ком он писал нелицеприятные
вещи. У Юли было острое перо и язвительный стиль, полагаю, она многих обидела.
Неужели ее из-за этого убили? Я как-то не верил, что журналистов могут убивать
за то, что они публикуют.
– Журналисты такие же люди, как мы с вами, их могут убить за
что угодно, совсем не обязательно за то, что они пишут. Но ваша жена была еще и
депутатом. Она не рассказывала вам о каких-нибудь конфликтах в депутатской
среде?
– Да нет… Впрочем, я не особенно вникал. Но если бы ситуация
была достаточно серьезной, я бы запомнил. Юля, видите ли… она… очень вязкая,
если вам понятно, что я имею в виду. Застревает на всем подолгу, повторяет одно
и то же по многу раз. Чем серьезнее ситуация, тем чаще она о ней рассказывает…
рассказывала… Да… простите…
Он на секунду зажмурился, потом снова открыл глаза.
– Одним словом, я бы запомнил.
– Хорошо, тогда помогите мне, пожалуйста, рассортировать ее
бумаги. Не буду больше терзать вас разговорами, вы, наверное, все это уже
рассказывали сегодня следователю.
– Нет, со следователем я не разговаривал.
– Вот как? – удивилась Настя.
– Да, он попросил меня приехать завтра. Знаете, мы с ним
встретились в морге на опознании, он спросил, когда и куда вчера ушла Юля и где
я сам был вечером. Наверное, я очень плохо выглядел, потому что он сжалился
надо мной и сказал, что допросит меня завтра.
Настя про себя усмехнулась. Следователь Гмыря был хорошим
мужиком, но состраданием к потерпевшим обычно не отличался. Просто он был
многодетным отцом, своих четверых детишек обожал и собственные семейные
интересы всегда ставил выше служебных. Он даже в свое время из уголовного
розыска ушел на следственную работу, потому что не хотел рисковать и оставлять
(тьфу-тьфу, не сглазить) жену вдовой, а детей сиротами. Правда, в нынешнее
веселенькое время работа следователя не менее опасна, чем работа сыщика, но
Гмыре отчего-то казалось, что так будет спокойнее. Наверное, торопился к детям,
домой или на родительское собрание в школу, потому и отпустил мужа убитой после
самой поверхностной беседы, хотя и не полагалось бы так поступать.
В течение часа она с помощью Бориса Михайловича
рассортировала бумаги покойной, разделив их условно на «личные», «семейные»,
«журналистские» и «депутатские», после чего ушла, оставив Готовчица наедине со
своим горем.
«Странно, – думала она, трясясь в набитом поезде
метро, – я так долго пробыла в квартире, и за все это время не раздалось
ни одного телефонного звонка. Ни друзей и родственников с утешением и
сочувствием, ни пациентов. Вообще никого. Так не бывает. Неужели семья была
настолько нелюдимой? Да нет, не похоже. Разве что Борис Михайлович
предусмотрительно отключил телефон, чтобы не мешали».
Подходя к своему дому, Настя поймала себя на трусливой
мысли: хорошо бы, чтобы Лешки не было. Поймала – и ужаснулась. Неужели ее
решение два года назад вступить в брак было ошибкой? Неужели прошло всего два
года, и она поняла, что никакой муж ей не нужен, даже такой чудесный, как
Алексей? Нет, нет, долой такие мысли, они не имеют права приходить в ее голову.
Лешка самый лучший, самый умный, самый терпеливый, самый добрый и внимательный.
Ей казалось, что она убедила себя, однако, открыв дверь
квартиры и увидев свет, ощутила укол разочарования. Муж дома. И с ним придется
общаться. Самой что-то рассказывать, слушать его, отвечать на вопросы… А может
быть, все дело в том, что ей вообще никто не нужен? И какая разница, хороший
Леша или плохой. Ни хороший и ни плохой, он ей все равно не нужен.
«Бред, – одернула себя Настя, – полный бред. Как
это мне Лешка не нужен? Просто я устала, я вымоталась за последние месяцы так,
как никогда прежде, и больше всего на свете мне хочется тишины и одиночества,
вот и все. Но это же пройдет, это обязательно пройдет, нужно только набраться
терпения и постараться никого не обижать. И уж тем более Лешку. Он вообще
святой, потому что терпит меня вместе со всеми моими выходками и выкрутасами
уже двадцать лет. В школе-то я еще ничего была, а с возрастом характер стал
портиться, да и работа моя к душевности и мягкости не располагает. А Лешка все
это сносит безропотно. Да ему памятник ставить надо!»
Во время этого молчаливого монолога она успела расшнуровать
кроссовки и вдруг сообразила, что муж не вышел в прихожую ей навстречу, как это
бывало всегда. И вообще ни из комнаты, ни из кухни не доносилось ни звука. И
ужином почему-то не пахло. Может быть, ей все-таки повезло и Алексей остался в
Жуковском, у родителей? Да, но свет-то горит…
Быстро сунув ноги в уютные мягкие тапочки, Настя заглянула
на кухню, потом в комнату. Господи, как все просто! Лешка спал на диване, с
головой завернувшись в теплый клетчатый плед. «Вот и хорошо, – с
облегчением подумала она, – можно еще какое-то время побыть в одиночестве
и помолчать».
Осторожно притворив дверь комнаты, она на цыпочках прошла в
кухню и заглянула в холодильник в надежде найти что-нибудь пригодное для ужина.
Надежды, однако, не оправдались. Продуктов, правда, было много, но все нужно
готовить. А готовить, естественно, не хотелось. Ладно, обойдемся кофе с
печеньем. И вкусно, и сытно, и хлопот никаких. Достать чистую чашку, печенье и
банку с растворимым кофе «Капитан Колумб» – и можно дольше не вставать с места,
благо электрический чайник стоит прямо на столе.
Минут двадцать Насте удалось провести в благостной тишине, а
потом отчаянно зазвонил телефон. Спохватившись, что аппарат остался в комнате
рядом со спящим мужем и кляня себя последними словами, она ринулась снимать
трубку. Но было поздно. Алексей проснулся и заворочался под пледом.
– Анастасия Павловна? – послышался в трубке смутно
знакомый голос.
– Да, я вас слушаю.
– Это Готовчиц.
Ну конечно, Готовчиц. Теперь она отчетливо вспомнила его
голос и манеру говорить.
– Вы просили немедленно сообщить, если кто-нибудь будет
звонить Юле…
– Да-да. И кто звонил?
– Какой-то Дмитрий. Фамилию не назвал.
– Вы сказали ему, что ваша жена… – Настя замялась.
– Нет, вы же предупреждали. Я спросил, что передать. Он
оставил свой телефон и сказал, что будет ждать Юлиного звонка.
– Кто он такой, не знаете?
– Нет.
– И имени этого от Юлии Николаевны не слышали?
– Нет, – повторил Борис Михайлович.
Настя записала имя и номер телефона, которые продиктовал ей
Готовчиц. Где-то она уже видела этот номер… Давно, это точно, но видела. И даже
звонила по нему. Память на цифры у Анастасии Каменской была отменная.
