Проезжая по Тверской, я заметил растянутый над проезжей
частью транспарант «Мирей Матье в Кремле» и поймал себя на том, что даже не
посмотрел на даты концертов. Еще месяц назад, увидев на афише ее имя, я бы
запрыгал от радости и немедленно помчался бы узнавать, когда и где будут
продавать билеты. Мирей Матье, певица нашей с Викой молодости, мы покупали
пластинки с ее записями, мы сделали все возможное и невозможное, чтобы попасть
на ее концерт в Большом театре много лет назад. Из газет я знал, что после
смерти своего постоянного продюсера Матье три года не выступала, и при обычном
течении событий я просто не смог бы не захотеть послушать ее после такого
трагического перерыва. А теперь какой смысл думать об этом? Даже если концерт
состоится уже завтра, я все равно могу не дожить до него. Завтра… Для меня это
слово утратило смысл, я перестал его понимать и чувствовать. У меня нет завтра,
есть только тот момент, в котором я живу. Пока еще живу. Может быть, в
следующую секунду я уже прекращу это глупое и бессмысленное занятие.
До дома, как ни странно, удалось добраться вполне
благополучно. Вяло бродя по квартире, я окидывал взглядом такие знакомые,
любовно выбранные вместе с Викой вещи и все пытался понять, неужели можно ради
них забыть и перечеркнуть те годы, которые мы прожили с ней. Ведь нам было
очень хорошо, мы почти не ссорились, мы любили друг друга. А может быть, я себя
обманываю? Это я любил Вику, а она всего лишь терпела меня, ожидая, когда из
способного небесталанного журналиста наконец вылупится человек, умеющий делать
деньги и обеспечивающий ее безбедное существование. Что ж, следует признать,
что она своего дождалась. Наверное, в самом начале она и не ожидала, что я
смогу делать такие деньги. За последний год мы скопили достаточно для того,
чтобы вообще больше не работать ни одной минуты и жить долго и счастливо, хотя
и без роскоши, но в достатке до глубокой старости. Часть этих денег
предназначалась для моей матери. Она еще относительно молода, всего шестьдесят
семь, сердце здоровое, так что век ей уготован отнюдь не короткий, но она
совсем сумасшедшая и жить одна не может. Надо или помещать ее в больницу, или
нанимать постоянную сиделку-компаньонку с проживанием. И то и другое стоит
отнюдь не дешево, но я должен это сделать. Мы с Викой много раз говорили об
этом, и мне казалось, она относилась к моей идее с пониманием и одобрением. Но
теперь я начинаю думать, что это было совсем не так. Она умело притворялась, а
внутри у нее все кипело при мысли о том, что ей придется делиться с этой
ненавистной свекровью, на которую было потрачено столько нервов и душевных сил.
Она все предусмотрела, даже то, что при разделе имущества через суд мне
присудят не половину, а большую часть, поскольку на моем иждивении находится
нетрудоспособный инвалид. А если я умру, ни с кем делиться не придется, Вика не
обязана опекать мою мать.
Я могу спасти свою жизнь, просто уйдя от жены и оставив ей
все. Машину, квартиру со всем, что в ней есть, деньги. Тогда она меня не тронет
и будет жить в любви и финансовом согласии со своим провинциалом. Но я-то, я
как буду жить? На что? Возвращаться к сумасшедшей матери, которая с утра до
вечера орет по любому поводу и без повода, потому что таинственные голоса ей
нашептывают всякие мерзости о происках сионистов и о прилете инопланетян, и она
с упоением обсуждает эти проблемы сама с собой? Ни за что. Лучше сразу в
крематорий. Рядом с матерью я не могу находиться дольше двух минут. А если не
возвращаться на старую квартиру, то где жить? И на что? Витя с Оксаной погибли,
денег программа больше не получит, потому что только они умели эти деньги
добывать, так что с телевидением придется проститься в самое ближайшее время.
«Лицо без грима» умрет самое позднее недели через три-четыре. Снова заняться
журналистикой? Можно, но денег это принесет ровно столько, чтобы не сдохнуть
под забором от голода. А все остальное где взять? Жилья нет. Машины нет, а
журналист без машины – это почти смешно, он же ничего успевать не будет. И что
тогда делать с матерью, на какие средства помещать ее в больницу или нанимать
сиделку? Остается только один способ выжить: ввязаться в какой-нибудь криминал.
Это может принести быстрый и неплохой доход, а через очень короткое время –
долгий и нехороший срок в тюрьме.
Нет, добровольный уход без раздела имущества – не выход из
положения. Придется влачить такое существование, что лучше уж вовсе не жить.
Что, собственно, я и собираюсь сделать.
Вика явилась, против ожиданий, совсем не поздно, примерно за
полчаса до того времени, когда я обычно возвращаюсь домой после эфира.
Наверное, она снова надеялась, что я уже не приду никогда, а я – вот он,
собственной персоной, валяюсь на диване в брюках от спортивного костюма с
книжкой в руках.
– Ты почему так рано? – спросила она удивленно.
– А что тебя не устраивает? – ответил я вопросом на
вопрос.
– Все устраивает. Я очень рада, что ты уже дома.
Она наклонилась, чтобы поцеловать меня. Запах пива ударил в
нос, и я невольно поморщился. А раньше мне всегда нравилось, когда от моей жены
чуть-чуть пахло алкоголем. Странно. И как мне мог нравиться этот омерзительный
запах свежего перегара?
– Ты пила?
– Только пиво, – Вика бросила взгляд на журнальный
столик, где стопкой лежали мои сегодняшние приобретения. – Ты купил новые
книги?
– Как видишь, – сухо сказал я.
– Чем ты расстроен, Саша? – озабоченно спросила
она. – Что-нибудь случилось?
– Ничего особенного. Обычные производственные трудности.
Устал.
– Как прошел эфир?
– Нормально.
Я не стал объяснять ей, что эфира сегодня не было. Зачем? Ей
ведь на самом деле совершенно не интересно, как прошла передача, она просто
изображает заботливую и любящую жену и произносит все предписанные ролью
реплики. Не стоит заставлять ее выслушивать длинные и ненужные ей рассказы о
моих производственных и непроизводственных проблемах. Ей и без того сейчас нелегко:
бегала на свидание к любовнику, нервничала, опасаясь нарваться на знакомых,
потом торопилась домой, чтобы успеть вернуться раньше мужа, которого нанятый ею
убийца все никак не прикончит. Не жизнь, а сплошное мучение.
– У тебя новая юбка? – спросил я, наблюдая, как она
раздевается и вешает одежду в шкаф.
– Да, – Вика с улыбкой повернулась ко мне. – Тебе
нравится?
– Нет.
– Почему?
– Тебе не идет. Она на тебе плохо сидит, и ты выглядишь в
ней толстой теткой. И чего тебе в голову пришло покупать такую дрянь?
– Саша… Ее губы задрожали, глаза мгновенно налились слезами.
– Правда? Она действительно мне не идет?
– Нет, шучу.
Я снова уткнулся в книгу, злорадно усмехаясь про себя. Пусть
теперь думает, была ли это грубая и хамская шутка или она действительно сделала
неудачную покупку и предстала перед глазами своего хахаля стареющей толстухой.
Не все же мне страдать, право слово, пусть и Вике слегка достанется.
