Гостем программы в этот раз был малоизвестный кинопродюсер.
Названия фильмов, которые он сделал, ничего Насте не говорили. Продюсер мямлил
нечто невнятное, порой сбиваясь на откровенные глупости, Уланов же никак не
помогал ему, несколько отстраненно наблюдая за неловкими попытками кинодеятеля
выглядеть умным и неординарным. Хотя, надо признаться, и не мешал ему.
Казалось, ведущий как личность просто-напросто отсутствует, и сидит некая
бездушная машина, которая задает первый пришедший в голову вопрос и равнодушно
ждет, пока собеседник с грехом пополам выпутается из ответа.
На столе перед ведущим и гостем стояли большие чашки с
рекламной надписью «Билайн». Продюсер поднес чашку ко рту, сделал судорожный
глоток, поперхнулся и начал долго и натужно кашлять. Камера деликатно ушла в
сторону, теперь весь экран занимало лицо Уланова, с холодным любопытством
наблюдающего за кашляющим собеседником. Внезапно Настю осенило: это прямой
эфир. В записи затянувшуюся и совершенно неинформативную сцену обязательно
вырезали бы. А что же раньше?
Все понятно. Прежние передачи всегда шли в записи. Теперь,
после гибели директора и корреспондента, пришлось менять схему. Все, что успели
отснять и смонтировать раньше, уже прошло, а за минувшую неделю новых записей
сделать не смогли. Вместе с людьми во взорвавшейся машине сгорели блокноты с
записями и кассеты… Пропала вся подготовительная работа, которая должна была
лечь в основу будущих передач. И теперь Уланов вынужден будет какое-то время
работать в прямом эфире, пока не подготовят новые материалы.
Но все-таки странно он себя ведет, даже с учетом стрессовой
ситуации. Да, переживает, вероятно, страдает, но это должно было сказаться в
первую очередь на реакции и моторике, а никак не на мастерстве и общем духе
программы. Мастерство, как говорится, не пропьешь. И концепцию передачи никто,
по-видимому, не изменял. Почему же он совсем не помогает своему гостю выглядеть
более или менее прилично?
Программа закончилась, на экране замелькали цветные картинки
рекламного блока. Настя порылась в своих бумажках, нашла телефон студии,
выждала несколько минут и решительно набрала номер.
– Это Каменская, – представилась она, услышав в трубке
голос Уланова. – Нам опять надо побеседовать. Когда вам удобно со мной
встретиться?
– Обязательно сегодня?
– Желательно. Но можно и завтра, если вы сильно заняты.
– Хорошо, пусть будет сегодня. Вы настаиваете, чтобы я ехал
к вам на Петровку?
– Вовсе нет. Мы можем встретиться на нейтральной территории,
где-нибудь посередине между центром и Останкином.
– А как же протокол? – усмехнулся Уланов, и Насте
почудилось что-то недоброе в этой усмешке. – Будете на коленках
записывать?
– Мы протоколы не пишем, этим обычно занимается следователь.
Мы с вами просто поговорим, попробуем найти ответы на интересующие меня
вопросы.
– Но я уже неоднократно отвечал на самые разные вопросы и
рассказал все, что знал. Ничего нового я вам не сообщу. Прошла неделя, а вы все
вопросы задаете вместо того, чтобы искать преступников. Это что, новый стиль
работы?
– Александр Юрьевич, мы попусту тратим время на
пререкания, – мягко сказала Настя. – По поводу стиля работы я вам все
расскажу при встрече. Так когда и где?
Уланов назначил время и место. Энтузиазма в его голосе Настя
не услышала, но справедливости ради надо сказать, что и недовольства не было.
Усталый человек, лишенный эмоций. Что это, результат пережитого стресса или
что-то другое? Она хотела это понять. Пусть Мишенька Доценко ищет денежную
подоплеку преступления, а она, Настя Каменская, будет заниматься эмоциями. Ей
это интереснее.
* * *
– По-моему, предлагаемая вами комбинация излишне сложна.
Неужели нельзя было придумать что-нибудь попроще?
– Можно. Конечно, можно. Но в сложности комбинации весь
смысл. Он не должен понимать, что происходит.
– Бог мой, вы произносите банальные истины! Естественно, он
не должен понимать.
– Вы не дослушали меня. Когда человек испытывает недостаток
информации, чтобы выстроить целостную картину, он начинает додумывать, строить
собственные версии происходящего. Такая сложная комбинация, которую разработали
мы, не дает возможности построения хоть сколько-нибудь логичной версии. Он
будет мучиться, ломать голову, ничего стройного и последовательного не
придумает и начнет сомневаться в собственной способности здраво мыслить. А это
повлечет неровности и срывы в повседневном поведении. Это должно сыграть роль
коррозии, ржи, которая разъедает металл.
– А если ему все же удастся придумать объяснение, которое
покажется ему достаточно обоснованным? Наблюдения показали, что он далеко не
глуп и обладает известной фантазией.
– Вот именно, фантазией. Если он создаст собственную версию
происходящего, то она неизбежно окажется совершенно бредовой. Мания
преследования, идея материализованного абсолютного зла, силы тьмы, пришельцы –
все что угодно. Пусть придумывает. Все равно это так или иначе скажется на его
поведении и начнет разрушать его связи с окружающими. Каждый его поступок будет
расцениваться как действие сумасшедшего, и реакция окружающих будет
соответственная. Поверьте мне, мы очень тщательно анализировали его жизнь и
составляли психологический портрет объекта. Вы неоднократно имели возможность
убедиться в высочайшей квалификации наших психологов.
– Ну хорошо, будем считать, что вы на какое-то время умерили
мои сомнения. Однако я прошу вас помнить, что это крупнейшая операция за все
годы нашего существования. Речь идет об очень больших деньгах, и если мы не
сумеем их получить, я вынужден буду считать, что операцию провалили именно вы.
Не забывайте об этом.
– Не забуду…
* * *
Ехать на встречу с Каменской из уголовного розыска мне не так
чтобы уж страстно хотелось, но кое-какие позитивные моменты в этом были.
Во-первых, в ее присутствии меня вряд ли убьют, если, конечно, это не
произойдет раньше и я вообще сумею добраться до места, где оно будет, это
присутствие. Так что хотя бы на время беседы с этой странной дамочкой можно
будет не напрягаться, расслабиться и, как говорят в армии, «оправиться и
покурить». А во-вторых, это неминуемо оттянет время возвращения домой, опять
же, если возвращению домой суждено будет состояться. Дома я, естественно, в
безопасности, Вика меня убивать не станет и отраву в чай не подсыплет, она
специального человека наняла и теперь ждет, когда он выполнит контракт. Но все
равно пребывание наедине с ней превращается для меня в пытку. Почему? Ну
почему? За что? Господи, ведь я так ее любил, ничем не обидел, ничего не отнял.
Но я и не хочу знать, за что. Если она так решила, значит, считает это
правильным. И у меня нет ни малейшего желания выяснять с ней отношения. Из ее
рук я готов принять все, даже смерть.
Встречу я назначил на Колхозной площади, рядом с метро. Если
пойдет дождь, посидим в машине, а если погода не испортится, можно будет выпить
кофе в открытом кафе. Интересно, на сколько она опоздает? Не родилась еще
женщина, которая умеет приходить вовремя даже на деловые встречи.
