В уголках ее глаз закипели слезы, но Вика сдержалась, только
губы сжала плотнее.
– Я не понимаю, что с тобой происходит, Саша, – сказала
она немного погодя. – Иногда мне кажется, что ты сошел с ума. Ты стал
совершенно другим человеком.
– Не говори глупости, – отмахнулся я.
Ссориться с Викой с утра пораньше не хотелось, поэтому я
перевел разговор на что-то совершенно безобидное, а потом заявил, что собираюсь
весь день пробыть дома и заняться домашними делами.
– Ты можешь сходить в магазин, – милостиво разрешил
я, – а я заряжу стиральную машину и параллельно буду пылесосить. Мы,
по-моему, уже месяц в квартире не убирались. Грязью заросли по самые уши.
Кафель давно пора чистить, и ванну с унитазом тоже. Кстати, если ты собираешься
на пьянку к Любарским, рекомендую тебе посетить парикмахерскую, у тебя седина
видна, пора краситься. И маникюр сделай заодно.
Я, конечно, кривил душой. Мне просто не хотелось выходить из
дому. Но не говорить же об этом Вике…
Она ушла в магазин, хлопнув дверью. Впрочем, мое утреннее
хамство вполне этого заслуживало. Домашней работы хватило на полдня, и
занимался я ею с неожиданным для себя энтузиазмом. Вика явилась в четвертом
часу, и я сразу заметил, что в парикмахерской она все-таки побывала. Ногти на
руках сверкали свежим лаком, а волосы стали чуть-чуть темнее, чем были утром.
Она не сказала ни слова, не задала ни единого вопроса, молча выложила продукты
в холодильник и ушла в комнату переодеваться. Я в это время на кухне драил
раковину и плиту каким-то импортным широко рекламируемым порошком.
Через некоторое время Вика заглянула на кухню. Она была
полностью одета, лицо накрашено, волосы уложены.
– Я ухожу, – сообщила она спокойно. – Ты будешь
дома или собираешься куда-нибудь?
– Никуда, – ответил я, не отрывая глаз от блестящей
поверхности раковины, словно намеревался увидеть на ней огненные буквы,
складывающиеся в слова вечной и непреходящей мудрости. – Буду дома.
Ее каблучки простучали до входной двери, щелкнул замок,
звонкие шаги по кафельному полу лестничной площадки до лифта. Все. Она ушла.
Можно свободно вздохнуть и заняться чем-нибудь приятным.
Однако как легко она уступила! Несколько фраз утром – и
больше ничего. Я, честно признаться, ждал истерики, криков, слез, просьб, угроз
– чего угодно, только не такого легкого и молчаливого отступления. Нет, что ни
говори, а моя жена умна. И меня знает как облупленного. Вернее, не знает, а
чувствует. Знать, что у меня сейчас в голове, она не может, потому что не может
даже предполагать, что мне известно о ее заказе наемному убийце. Но чувствует,
мерзавка, чувствует безошибочно, где можно поднажать, а где не имеет смысла
упираться. Тонкая натура, будь она неладна со своим деревенским донжуаном.
Господи, как я ее любил!
Стоило Вике уйти, как я тут же быстренько свернул уборку и
улегся на диван с книжкой. И не заметил, как задремал. Проснулся, глянул на
часы и увидел, что уже восемь вечера. Голова была тяжелой и дурной, и я
вспомнил, что мама, когда я был еще пацаном, часто повторяла: на закате спать
нельзя, это вредно. Похоже, она была права. С трудом стряхнув с себя одурь, я
поплелся в стерильную кухню, чтобы сделать себе кофе. Проходя мимо телевизора,
лениво ткнул пальцем кнопку в надежде, что громкие звуки помогут побыстрее
проснуться.
– …убийство депутата Госдумы Юлии Готовчиц, – заверещал
из динамика голос диктора информационной программы. – Руководство
столичной милиции в очередной раз дает обещания раскрыть преступление в
кратчайшие сроки. Репортаж нашего специального корреспондента из Главного
управления внутренних дел Москвы.
Держа в одной руке пакет с кофейными зернами, в другой –
кофемолку, я выглянул в комнату. На экране сверкал генеральскими погонами
какой-то милицейский чин.
– Сразу же после обнаружения преступления нами была создана
бригада, в которую вошли сотрудники и нашего управления, и территориальных
органов внутренних дел, – сообщил генерал. – У нас есть несколько
версий, и все они отрабатываются одновременно. Депутат Готовчиц много лет
занималась журналистикой, писала острые разоблачительные материалы, и одна из
выдвинутых версий как раз состоит в том, что убийство связано каким-то образом
с ее журналистской деятельностью.
– Отрабатываете ли вы версию о том, что Готовчиц убили из-за
ее деятельности как депутата? – задал вопрос корреспондент.
– Разумеется. Мы работаем во всех направлениях.
– После убийства прошла неделя, за это время, наверное, ваши
сотрудники успели многое сделать. Скажите, есть ли какая-нибудь версия, которая
полностью опровергнута? Вы можете сегодня точно сказать, какие обстоятельства
наверняка не были причиной убийства?
– Сказать точно может только Господь Бог, – зло ответил
милицейский чин, – а я всего лишь генерал. Когда поймаем преступника,
тогда скажем точно.
На экране снова появился диктор, и я вернулся на кухню. А
что, если пригласить в программу кого-нибудь из милиции и поспрашивать об
убийстве депутата? Материал горячий, если сегодня найти такого человека и
созвониться с ним, оговорить заранее день эфира, а накануне или денька за два
дать анонс, то можно оттянуть на себя большой рекламный блок. Ах, был бы жив
Витя Андреев, он такие проблемы решал в два счета, а я даже не знаю, куда
кидаться и кому звонить. Этой женщине, что ли? Как ее, Каменской. У меня,
кажется, и телефона-то ее нет. Ладно, что-нибудь придумаю. В конце концов, и
без этого материала можно обойтись, все равно программа – не жилец, да и я
тоже. Пусть идет как идет.
Кофе уже готовился убежать из турки, когда раздался звонок.
Вот уж кого я не ожидал услышать, так это Дороганя. Был уверен, что после того
позорного эфира он будет шарахаться от меня как от чумы.
– Александр Юрьевич, у меня к вам деловое
предложение, – сказал он зычным басом. – Я собираюсь снимать цикл
фильмов по книгам известной писательницы Татьяны Томилиной. Вы знаете ее?
– Слышал, – коротко ответил я.
– Но сами не читали?
– Нет, не приходилось. Я не любитель подобной литературы.
– Очень хорошие книги, смею вас уверить. Так вот, я
собираюсь заняться экранизацией ряда ее произведений, и хочу вам предложить
пригласить ее на передачу.
– Зачем? – спросил я, строя из себя полного идиота.
– Как это зачем? Мне нужна реклама. Я нормальный человек,
Александр Юрьевич, и готов расценить приглашение Томилиной в эфир именно как
рекламу. Вы меня понимаете?
Естественно, я его понимал. Чего ж тут непонятного? Ясно как
Божий день. Дорогань платит наличными и не каналу, который покупает нашу
программу, а сотрудникам «Лица без грима». В наш собственный, индивидуальный,
горячо любимый и близкий к телу карман. И ведь в чем прелесть моего нынешнего
положения? В том, что я могу со спокойной совестью давать любые обещания и
строить любые планы, потому что мне все это абсолютно ничем не грозит. Я,
может, и до завтра-то не доживу. Раньше мне было трудно отказывать людям, я
боялся испортить с ними отношения, все думал: вот сегодня я скажу «нет», а
завтра как мне с человеком разговаривать? Он же на меня обидится. А когда
«завтра» как такового для меня не существует, то и отказать легко и просто. Но,
с другой стороны, желание отказывать как-то пропало. Ну пообещаю, ну соглашусь,
все равно делать не придется, так что можно не обострять отношения. К Любарским
я не пошел, потому что не хотел. Нахально послал в довольно грубой форме еще
некоторых знакомых, отношения с которыми поддерживал раньше по инерции, из того
самого пресловутого страха перед «завтра». Эти ребята мне давно не нравились,
ну не то чтобы совсем не нравились, но раздражали, и я бы удовольствием с ними
не общался, но приходилось терпеть. Теперь, слава Богу, терпеть больше не надо.
