– Не понимаю, – я покачал головой. – Все друг с
другом спят, что ли?
– Не упрощайте, Александр Юрьевич. Все друг друга любят, все
друг другу верят, все друг о друге заботятся, и никто никому не хочет зла. А
вопрос, кому с кем спать, решается в добровольном порядке. Но в браке наши
пациенты друг с другом не состоят. Это закон.
– Почему? – Я не мог скрыть удивления. – Что
плохого, если два человека познакомятся в вашем центре и поженятся?
– Вы сами поймете, если придете к нам. Сейчас обсуждать это
бессмысленно. Скажу лишь, что оформление брака между нашими пациентами ведет к
осложнениям финансовых отношений. Это и есть самое важное и самое трудное.
Лутов замолк, и я с напряжением ждал продолжения, понимая,
что самое существенное он скажет именно сейчас. Неужели какое-то правило,
которое должны соблюдать пациенты кризисного центра, окажется настолько
неприемлемым для меня, что мне придется расстаться с надеждой остаться в живых?
Ни за что! Что бы Лутов ни сказал, я все приму. Это моя единственная соломинка,
схватившись за которую я смогу выплыть. Все остальные пути ведут либо к смерти,
либо к нищете и ежедневному кошмару пребывания рядом с матерью.
– Наши пациенты приходят к нам со всем своим имуществом. И
имущество это становится собственностью центра. Иными словами, оно принадлежит
всем, потому что центр на эти средства содержит пациентов и развивается,
создает производства, филиалы, выпускает газету и так далее.
Сердце у меня упало. Имущество. Если бы я мог поделить его с
Викой и остаться в живых, я не сидел бы сейчас здесь. В том-то весь и смысл,
что я не могу отнять у жены ничего, кроме своей одежды и туалетных
принадлежностей. Да, нищие не нужны, как выяснилось, нигде, даже в кризисных
центрах.
– И каков минимальный размер имущества, с которым можно к
вам прийти? – спросил я безнадежно.
Лутов легко рассмеялся и налил мне минеральной воды из
стоящей на столе бутылки.
– Минимального размера не существует. Сколько есть – столько
и есть. Если нет ничего – значит, ничего. Мы принимаем к себе всех. Мы не делим
своих пациентов на богатых и бедных. Суть, Александр Юрьевич, не в том, кто
сколько нам принесет, а в том, кто сколько заработает, живя с нами. С того
момента, как вы вливаетесь в наши ряды, все, что вам причитается от всех видов
деятельности и по всем гражданско-правовым отношениям, становится общим
достоянием. Центр обеспечивает всех пациентов обильной и вкусной пищей,
хорошими жилищными условиями, наличными деньгами на покупку одежды и личных
вещей. Но всех – в равных долях, независимо от того, сколько человек заработал
на самом деле. Все, что остается, идет на развитие.
– Вы хотите сказать, что те, кто заработал мало, живут за
счет тех, кто заработал много?
Я не верил своим ушам. Какой-то доморощенный коммунизм-коллективизм.
Раскулачивание тех, кто умело ведет хозяйство, и экспроприация в пользу тех,
кто ничего не умеет и не хочет делать. Наша многострадальная страна уже прошла
через это и на собственном печальном опыте убедилась, что ни к чему хорошему
это не привело. Зачем же повторять ошибки?
– Я хочу сказать, что те, кто заработал больше, делятся с
теми, кто заработал меньше, – мягко поправил меня Лутов. – На этом
принципе построена жизнь любого экономически нормального общества. Богатые
граждане платят в государственную казну высокие налоги, и именно из этих денег
выплачиваются социальные пособия пенсионерам и неимущим. И это правильно. Это
справедливо.
– Но ведь при этом богатые все-таки остаются
богатыми, – возразил я. – Они и после уплаты налогов живут в больших
хороших домах и ездят на дорогих автомобилях, а бедные и после получения
пособия остаются бедными, только что с голоду не умирают. А вы их делаете
одинаковыми. Мне это не кажется справедливым.
– Александр Юрьевич, вы когда-нибудь задумывались над тем,
почему сегодня так много людей нуждаются в помощи психологов и психиатров? Я
имею в виду – здесь, в России. Кто-то из великих и мудрых сказал, что сделать
всех людей равными в имущественном отношении нельзя. Можно в какой-то момент
отобрать у всех поголовно все, что есть, и заново переделить между всеми, дав
каждому поровну. И что будет через год? Кто-то сможет свое богатство
приумножить, использует его с умом, а кто-то прогуляет его, пропьет, растранжирит.
И все. И снова все оказались неравными. А вот от воспитания, именно от
воспитания зависит, с каким достоинством человек будет переносить это
неравенство. Поскольку у нас в стране неравенства якобы не было на протяжении
нескольких десятков лет, то и людей никто соответствующим образом не
воспитывал. Люди не привыкли к мысли, что огромная разница в уровне жизни между
соседями – это нормально. Нормально не в смысле «хорошо», а в смысле – широко
распространено и вполне естественно. Людей корежит от этого, они не умеют с
этим жить, они сходят с ума от злобы, зависти, ненависти и даже от простого
недоумения: как же так? В одной школе учились, я был отличником, а он –
двоечником, я в институт поступил, а он дурака валял, хулиганил, воровал, даже
подсел в свое время за что-то, не то за изнасилование, не то за драку, я
добросовестно вкалывал на своей инженерной должности, а он водку пил и девок
любил, шестерил на какого-то мафиози, а теперь я – безработный, а он – на
«Мерседесе» и весь сотовыми телефонами обвешанный. Люди перестают чувствовать
логику происходящего и теряются. Отсюда и психологические кризисы. И вот такой
потерянный человек приходит к нам. Мы даем ему работу, к которой у него душа
лежит и которая у него хорошо получается, снимая таким образом комплекс
неудачника. Он не знает, сколько реально он зарабатывает, потому что по нашим
правилам никто свою зарплату в собственные руки не получает. Наши пациенты
работают только на наших предприятиях, а там установлен жесткий порядок: все
деньги перечисляются на счет центра и никаких сведений о заработках, ни о
своих, ни о чужих, пациенты не получают. Уровень жизни мы всем обеспечиваем
одинаковый, а так как никто не знает, сколько реально заработал он и сколько –
его сосед, то нет ни ревности, ни зависти, ни ненависти. Если человек не умеет
справляться с условиями реально существующей жизни, не может адаптироваться к
объективным экономическим условиям страны, где он живет, мы создаем для него
другие условия. И он выходит из кризиса, справляется со своими проблемами.
– А что потом? – спросил я. – Когда он выйдет из
кризиса, он может от вас уйти?
– Конечно, – снова рассмеялся Лутов. – Мы никого
не удерживаем.
– И многие уходят?
– Никто. Ни один человек за все годы существования центра не
захотел вернуться в тот мир, в котором ему было так больно и плохо, что он
вообще жить не хотел. Вам это, может быть, пока непонятно, потому что вам не
приходилось жить в атмосфере любви, согласия и доброжелательности. В обычной
жизни нас любят два-три человека, я хочу сказать – по-настоящему любят,
искренне и преданно. А со всем остальным человечеством мы пребываем в состоянии
войны или в лучшем случае взаимной терпимости сквозь зубы. В нашем центре все
по-другому. Разумеется, далеко не все люди умеют желать другому добра и принимать
его таким, каков он есть, но у нас этому учат. Групповые и индивидуальные
занятия с опытными психологами ведутся ежедневно и являются для всех
обязательными. Это лечение, без которого нельзя обойтись.
