Гмыря помолчал немного, словно обдумывая то, что сам только
что сказал, потом удовлетворенно кивнул головой в такт собственным мыслям.
– Значит, так, Игорек. Тех четверых, которых мы обозначили
по черновым материалам Готовчиц, начинай отрабатывать. Все на себя не бери, в
бригаде, слава Богу, и из РУОПа ребята есть, это вообще-то их хлеб. Короткову
передай, пусть из Госдумы не вылезает, но выяснит, кто пытался подкупить
Готовчиц и угрожал ей. Хотя бы направление поиска пусть унюхает, а потом уж мы
туда ударные силы бросим. А про кражу, вернее про покушение на кражу, забудь.
Как будто ее и не было вовсе. Ты понял? Не позволяй преступникам управлять
ходом твоих мыслей. Они нам этот взлом навязали, буквально в глаза впихивают.
Не поддавайся.
– Не могу, Борис Витальевич. Я ведь выезжал на эту кражу, я
помню, как хозяин квартиры был напуган. Неспроста это. Что-то там не так.
– А я тебе говорю: забудь! – Гмыря повысил голос и
пристукнул кулаком по столу. – Это все спектакль для идиотов. Хозяин был
напуган? Я на тебя посмотрю, когда ты придешь домой и увидишь взломанный замок.
Ты, видать, психологию в школе милиции плохо учил, во всем пытаешься увидеть
логически обоснованный злой умысел. А у людей еще и эмоции есть, самые разные
эмоции, которые возникают по самым разным поводам, и они бывают такими
сильными, что человек просто не справляется с ними. Я вот сколько раз таких
людей видел: сидит весь белый, руки трясутся, губы дрожат, глаза бегают, взгляд
безумный, аж заикается от ужаса, а что оказалось? Оказалось, у него за спиной
телефон громко зазвонил. В кабинете, видите ли, два аппарата было, один аппарат
он видел, а второй – нет, и когда раздался громкий звук непонятно из какого
источника, испугался. У этого человека, понимаешь ли, особенность такая, он
громких резких звуков не переносит. Нервная система у него так интересно
устроена. Я первое время ловился на это, как салага. Вижу, допрашиваемый
испугался на ровном месте и десять минут в себя прийти не может, начинаю
судорожно искать то ключевое слово, на которое он так отреагировал, и с этой
стороны к нему подлезаю, и с той, и чуть ли не про детские воспоминания с ним
разговариваю. Колю его, стало быть, по всем правилам науки. Психологические
ловушки ему ставлю. Пытаюсь на слове поймать. Несколько часов на это
неблагодарное дело убиваю, а потом оказывается: телефон. Всего-навсего. А я-то
уж размечтался было, как этот человек сейчас из моего кабинета в наручниках
выйдет, как, значит, я его одним мановением руки из простого свидетеля сразу в
главные подозреваемые определю. Фиг тебе. А все оттого, что психологию с
физиологией в расчет не брал. Так что повторяю тебе, Игорь, про кражу забудь.
Выкинь ее к чертовой матери из своей красивой головы и отрабатывай тех, кто
имел реальные основания бояться огласки материалов, которые мы нашли в квартире
у Готовчиц.
Оказавшись ближе к вечеру на Петровке, Игорь Лесников
столкнулся в коридоре с Настей, которая шла из туалета, держа в одной руке
наполненный водой графин, а в другой – две мытые чашки, с которых робко капала
вода.
– Ася, ты с Гмырей работала когда-нибудь? – спросил он,
резко разворачиваясь и идя с ней рядом.
– Работала.
– Он вообще как? Нормальный?
– Более чем. Только он о детях своих очень печется и при
каждой возможности старается с работы пораньше уйти, чтобы с ними побыть. А так
хороший мужик. Тебе должен понравиться.
– Почему это? – подозрительно спросил Лесников,
которому Борис Витальевич Гмыря ну просто совсем не нравился.
– А он из оперов, в розыске лет пятнадцать отпахал и только
недавно ушел на следствие. Он нашу душу хорошо понимает и к нарушениям не
цепляется. Это тебе не Костя Ольшанский. Костя даже Аль Капоне смог бы посадить
только за неуплату налогов, а у Гмыри этот гангстер долго не потрепыхался бы.
Аналогия понятна?
Они вместе вошли в Настин кабинет. Настя достала из шкафа
полотенце и принялась вытирать мокрые чашки, а Игорь молча стоял посреди
комнаты, раскачиваясь на носках.
– Чего ты молчишь? – спросила она. – Говори уж, не
мучайся.
– Ты помнишь мои первые впечатления от Готовчица?
– Помню. Ты говорил, что он был очень напуган.
– А свои собственные впечатления от него ты помнишь?
– Конечно. Борис Михайлович ужасно чего-то боялся. Мы с
тобой оба это видели и оба строили по этому поводу какие-то догадки. А потом
выяснилось, что Готовчиц заметил за собой слежку, и это его здорово испугало.
Он решил, что сошел с ума, что у него мания преследования, оттого и нервничал.
Ты что, все забыл?
– Да нет…
Игорь еще немного покачался на носках, потом все-таки сел,
пододвинув стул к самому окну. Настя знала за ним такую привычку: он не любил
находиться в физической близости к другим людям, всегда старался стоять или
сидеть как можно дальше от собеседника, а если это не удавалось, он начинал
злиться и почти терял самообладание. Во всяком случае, соображал он в таких
условиях явно хуже.
– Гмыря считает, что факт взлома и проникновения нужно
выбросить из логической цепочки, – сказал он наконец. – Это звено
мешает. Он говорит, что его включили в цепь намеренно, чтобы нас
дезориентировать.
– Гмыря – толковый человек и опытный следователь, –
осторожно заметила Настя, не зная, как реагировать на слова Лесникова. –
Если он так чувствует, к этому стоит прислушаться. У него много чего за
плечами.
– Гмыря не допросил Готовчица сразу после обнаружения трупа
его жены. Ты помнишь, мы с тобой еще удивились этому, когда в первый раз
приехали к Борису Михайловичу?
– Помню. И что?
– Если он такой толковый и опытный, как он мог так
поступить? Это же верх непрофессионализма: не допросить мужа убитой. Почему он
так сделал? Почему отпустил Готовчица домой?
– Не знаю. Может быть, торопился по каким-то делам. А может
быть, у него не было оснований его подозревать и Гмыря просто проявил
человечность и не стал терзать человека, только что опознавшего труп своей
жены. Я не понимаю тебя, Игорь. Тебя что-то мучает?
– Да.
Он резко повернулся к Насте.
– Да. Мне не нравится Гмыря. И мне не нравится, как он ведет
следствие. Он пытается увести нас от правильной версии и рассказывает какие-то
байки, которым грош цена в базарный день. Он хочет, чтобы мы не занимались
кражей. Он лепит мне какую-то чернуху о необыкновенной хитрости преступников,
которые заранее спрогнозировали ход наших рассуждений и пытаются им управлять.
Я ему не верю.
Настя вздрогнула. Как все знакомо! И ей приходилось через
это проходить, когда она понимала, что рядом – чужой, рядом тот, кто хочет
помешать, сбить с толку, навредить. Но ей бывало и труднее, чем сейчас Игорю,
потому что всякий раз это был кто-то из своих, близких. Кто-то из отдела, из
тех, с кем каждый день пьешь кофе и треплешься о пустяках, кого просишь о
мелких одолжениях, кому сочувственно отдаешь последнюю таблетку от головной
боли и последнюю сигарету из пачки. А Гмыря… Что ж, Гмыря работает в
прокуратуре, ни у нее, ни у Игоря нет с ним никаких личных отношений. Конечно,
это противно. Но хотя бы не больно. Не дай Бог Игорю пережить такую боль, как
довелось Насте этой зимой.
