– Она будет работать бесплатно, за жилье. Она будет жить
здесь, с тобой, в этой квартире. Ты завещаешь квартиру ей, и за это она будет
тебе помогать.
– Конечно! Она будет мне помогать как можно скорее
отправиться на тот свет. Как будто я не знаю! Я, слава Богу, еще пока в своем
уме.
– Хорошо, если ты боишься недобросовестной компаньонки,
можно продать квартиру и на эти деньги жить в очень хорошем интернате для
пожилых людей, где за тобой будет прекрасный уход и где тебе не будет скучно и
одиноко. Может быть, ты даже встретишь там человека, за которого выйдешь замуж.
Такое случается очень часто. Зато в интернате ты не будешь опасаться, что
кто-то желает твоей смерти.
– Ни за что, – отрезала мать. – Там все заросло в
грязи. Я же не могу каждый день собственными руками мыть весь этот вонючий
приют.
Все ясно, добром мне ее не уговорить. Собственно, мне и не
нужно ее уговаривать, достаточно оформить документы о признании ее
недееспособной и о моем опекунстве, и можно спокойно решить все вопросы без ее
согласия. Продать квартиру, благо она приватизирована, и оплатить интернат. Но
мне ужасно не хотелось этого делать. Как-то не по-людски… Я хотел, чтобы мать
осознала ситуацию и согласилась со мной, чтобы потом она не говорила на каждом
углу, что родной сын ее обобрал, выкинул из квартиры и пристроил в приют.
Она будто прочитала мои мысли.
– Разве думала я, что доживу до этого страшного дня? Родной
сын хочет выжить меня из моей собственной квартиры и выкинуть на улицу! А все
потому, что не может справиться со шлюхой-женой, которая наставляет ему рога.
Ты безвольное глупое существо, – она вперила в меня указательный
палец, – твой отец был бы в ужасе, если бы узнал, какой идиот у него сын.
Он столько сил вкладывал в твое образование, он так гордился тобой, когда ты
был маленьким. Какое счастье, что он не видит, во что ты превратился! У тебя
все мозги ушли туда, где ширинка, ты думаешь только о том, как бы заслужить
одобрение своей проститутки, чтобы она тебе давала хоть раз в месяц. Мне
стыдно, что у меня такой сын. Убирайся!
Я молча вышел в прихожую и стал надевать куртку. Мать
осталась в комнате, не сделав попытки меня проводить. Когда я уже открыл
входную дверь и сделал шаг на лестничную площадку, вслед мне донесся ее
пронзительный голос:
– Ты умер! Для меня ты умер! Считай, что ты покойник!
Я ринулся вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Конечно,
нельзя воспринимать эти крики всерьез. Она сумасшедшая, больная пожилая
женщина, и, конечно же, она не желает мне смерти, ведь я – ее единственный сын.
Просто она не соображает, что делает и что говорит, и я не имею права обижаться
на нее. Но каким-то десятым чувством я понимал, что ее последние слова были
вызваны не злобой и не раздражением. Это опять было то самое ясновидение,
которое встречается у сумасшедших. Она права, я действительно умер. Правда, в
последние дни я ожил, но ведь покойником я пробыл достаточно долго, и это не
могло пройти без следа в столь короткое время. А может быть, дело вообще не в
этом? Может быть, моя сумасшедшая мать чует, что за мной по пятам ходит киллер?
Неужели Вика не отменила заказ? Но почему, почему? Завтра мы получим
свидетельство о разводе, и она будет свободна и богата.
Тьфу ты, Господи, ерунда какая! Уланов, ты ли это? Возьми
себя в руки и прояви хладнокровие. Ты что, пытаешься анализировать поведение
своей жены, опираясь на выкрики сумасшедшей матери? Тоже мне, нашел источник
вселенской мудрости. Ты еще пойди в милицию и заяви на коррумпированных членов
правительства, которые берут взятки за заключение контрактов на поставку
экологически вредных чистящих препаратов. А что? Мать же тебе говорит об этом
регулярно, так почему не поверить в ясновидение и в этом вопросе?
Мне стало немного легче. В самом деле, о чем я говорю? Какое
ясновидение? Тот факт, что мать сегодня разоралась на тему Викиной неверности,
просто попал в струю, а ведь если вспомнить, то она это заявляла всегда. Все
годы, что я был женат на Вике, мы вынуждены были слушать ее бесконечные пассажи
по этому поводу, и степень тонкости или грубости намеков варьировалась
исключительно в соответствии с состоянием психического здоровья. Если мать была
в ремиссии, ее высказывания были не более чем просто оскорбительны, вот как
сегодня, если же наступало обострение, а длилось оно, как правило, от
нескольких дней до двух-трех недель, то речь ее, адресованная Вике, становилась
нецензурной и изобиловала ненормативной лексикой. А Вика мужественно все это
сносила, еще и меня успокаивала, уговаривала, чтобы я не сердился на мать,
потому что она больна и не ведает, что творит. Бедная девочка… Пусть она
получит то, что хочет. В конце концов, она это заслужила.
На машине я доехал до ближайшего метро и зашел в вестибюль в
поисках телефона-автомата, с которого можно звонить по карте. Я терпеть не могу
жетонные автоматы, они вечно неисправны, глотают жетоны и не соединяют, а кроме
того, через короткие промежутки времени надрывно и угрожающе пищат, требуя
очередной добавки. Телефон нашелся, и я позвонил Лутову.
– Вы были в загсе? – спросил он.
– Да, все в порядке, спасибо, что подстраховали. Завтра
свидетельство будет готово.
– Ну и отлично. А как ваша матушка?
– С матушкой хуже. Она все мои предложения приняла в штыки и
категорически отказалась. Придется, вероятно, действовать через суд и через
органы опеки, но это столько мороки!
– Александр Юрьевич, неразрешимых проблем нет, –
рассмеялся в ответ Лутов. – Ваше дело в этом случае абсолютно правое. Если
ваша матушка действительно страдает психзаболеванием и имеет инвалидность, то
вы вправе поставить перед судом вопрос о признании ее недееспособной. Вам
никогда не откажут в иске, потому что все строго по закону. Другое дело, что
это и впрямь очень долго. Поэтому если вы торопитесь, я могу предложить вам
помощь. Если же не торопитесь, то моя помощь вам не нужна, потому что,
повторяю, основания для иска у вас законные.
– Я тороплюсь, – сказал я.
Я действительно торопился. Та жизнь, в которой я барахтался
больше сорока лет, та жизнь, в которой я уже побыл мертвецом, стала для меня
непереносимой. Я не мог находиться рядом с Викой, зная о том, что она мне
изменяет, что она хотела меня убить, и раздражаясь от ее вида и запаха ее
духов. После похода в загс мы перестали быть мужем и женой, и я не понимал, как
мы теперь сможем жить в одной квартире. А больше мне жить негде. Не к матери же
бежать? Мне и сегодняшнего-то хватило по самое горло. Я не мог заниматься
программой на телевидении, потому что делать деньги так, как Витя Андреев, я не
умел, а оттягивать на себя рекламу за счет унижения и оскорбления хороших в
общем-то людей мне было противно. Я хотел уйти к Лутову как можно скорее. Он казался
мне надежным кровом, под которым меня не настигнет ни одна неприятность.
– Хорошо, я посмотрю, что можно сделать, – ответил
Лутов. – Конечно, мне вряд ли удастся помочь вам оформить все документы
так же быстро, как развод.
