Она наконец закончила списывать данные с его паспорта и
подняла глаза на Готовчица. Глаза были серыми и спокойными, и в них почему-то
не было и следа той усталости, которую Борис Михайлович заметил, когда
Образцова вошла в квартиру.
– А… чем же тогда? Зачем вы пришли?
– Я занимаюсь совсем другим убийством. Борис Михайлович, вы
помните Инну Пашкову? Она была врачом-интерном в клинике, где вы работали.
Шесть лет назад.
В голове у него зашумело, перед глазами поплыли красные
круги. Вот оно, началось. Но как? Почему?
* * *
«Точно, – подумала Татьяна, – у них был роман, и
аборт Инна делала от него. Вон какая реакция. Так не меняются в лице, когда
вспоминают о рядовом враче-интерне».
– Пашкову? Да, припоминаю… Красивая такая девушка, да?
– Вероятно, – сдержанно ответила Татьяна. – Не
знаю, я ее шесть лет назад не видела. Расскажите мне о ней все, что помните.
– А что случилось? Она в чем-то замешана? Я мало что помню,
врач как врач, они каждый год меняются…
– Борис Михайлович, а дамы сердца у вас тоже каждый год
меняются?
– При чем тут… Как вы смеете!
Она видела, что Готовчиц плохо справляется с собой, и
мысленно улыбнулась. Чего он так боится? Ну был у него роман с молоденькой
красавицей, так это когда было. Будь жива его жена – тогда понятно, есть что
скрывать, а сейчас… По инерции, что ли, на автомате отрекается? Привык скрывать
свои похождения и не может свыкнуться с мыслью, что теперь это уже не
обязательно.
– Я смею все что угодно, – сказала она. – Потому
что я – следователь, и у меня в производстве находится дело об убийстве Инны
Пашковой.
– Как об убийстве? – перебил ее Готовчиц. – Она
что, умерла?
– Она убита. Так что не обессудьте, если нам придется
затрагивать неприятные для вас темы. То, что у вас был роман с Инной, будем
считать установленным, она говорила об этом своим друзьям по институту, а те, в
свою очередь, довели это до моего сведения.
– Я вам не верю, – твердо заявил Готовчиц.
– Почему же?
– Инна была очень скрытной. Она никогда и никому не
рассказывала о своих личных делах. И тем более о романах. У нее и друзей-то
настоящих не было.
– Ну вот видите, – Татьяна ласково улыбнулась, –
вы, оказывается, очень хорошо ее знали, и характер доподлинно изучили. А
говорите, что не помните ее. Так как, Борис Михайлович, будем считать факт
установленным или еще пообсуждаем?
Он молчал, глядя куда-то в потолок. Татьяна воспользовалась
паузой и быстро оглядела кухню. Кругом следы запущенности. Трудно поверить, что
так было всегда, скорее всего регулярная уборка закончилась одновременно со
смертью хозяйки. Просто удивительно, как быстро мужчины умудряются привести
помещение в такое состояние. Ставят вещи на свои места и полагают, что все в
порядке, а про пятна на столе, потеки на плите и тусклую от грязи и жира
поверхность раковины почему-то забывают. Не говоря уж про немытый пол.
– Борис Михайлович, – негромко окликнула его
Татьяна, – о чем вы задумались?
Он перевел глаза на нее.
– Об Инне, – тихо ответил Готовчиц. – Даже не
верится, что она умерла. Да, вы правы, у нас был роман. Недолгий и несерьезный,
обычная легкая, ни к чему не обязывающая связь между завотделением и
врачом-интерном. Это то же самое, что романы научных руководителей с
аспирантками, они длятся ровно столько, сколько аспирантка работает над
диссертацией, и являются не более чем атрибутом отношений подчиненности.
«Недолгий и несерьезный, – повторила про себя
Татьяна. – А как же аборт, который имел место задолго до интернатуры? А
как же диплом, который Инна хотела показать вам, чтобы что-то доказать? Одно из
двух: или у нее до вас был еще какой-то любовник, или ваш роман длился как
минимум два с половиной года и был вовсе не рядовым атрибутом отношений между
завотделением и интерном. Ладно, будем по очереди проверять оба предположения.
Ну, начали».
– Расскажите мне, как вы с ней познакомились, –
попросила она.
– Обыкновенно. Из мединститута пришли молодые врачи с
дипломами в карманах, но без врачебной практики. Интернатура – это фактически
дополнительный год обучения. Через год интерны уходят, приходят новые. Никаких
особых обстоятельств знакомства с Инной не было. Она была очень хорошенькая, я
сразу ее выделил среди других. Роман завязался быстро, она легко пошла на эту
связь, видно, привыкла к вниманию со стороны мужчин, не шарахалась, глаза не
отводила. Обыкновенная современная девушка, каких тысячи.
– Инна не настаивала на том, чтобы придать вашим отношениям
больше серьезности?
– Это как? – не понял Готовчиц.
– Ну, например, вступить в брак.
– Но я был женат! И разводиться не собирался. У нас рос
ребенок. И вообще…
– Что – вообще?
– Я вам уже сказал, легкие служебные романы – это не повод
для развода. Во всяком случае, и я, и Инна считали именно так.
– Значит, никаких претензий с ее стороны не было?
– Ни малейших, – уверенно ответил Борис Михайлович.
– Она была хорошим врачом?
Снова пауза. Готовчиц задумался, вперив неподвижный взгляд в
собственные пальцы, в которых он постоянно крутил шариковую ручку. Татьяне
спустя некоторое время пришлось опять окликать его.
– Борис Михайлович, я задала вопрос.
– Что? – встрепенулся Готовчиц. – А… Да… Трудно
сказать, каким она была врачом и каким стала. В то время, когда я ее знал, она
была не без способностей, но практиковала еще так мало, что ничего точно
сказать нельзя было.
– Но способности были?
– Несомненно. Она была очень одарена от природы.
– Одарена чем?
– Чутьем. Вы знаете, что самое главное в работе психолога,
психиатра или психоаналитика? Именно чутье. Потому что только чутье позволяет
из всего набора фактов и сведений вычленить тот ключевой момент, ту ниточку,
потянув за которую можно наконец понять, что мучает человека, терзает его и
мешает ему жить. Существует великое множество методик поиска этого момента, но
если есть чутье – это совсем другое дело. Применение методики дает успех в
восьмидесяти процентах случаев и требует значительного времени, чутье действует
сразу и безошибочно.
– И у Инны такое чутье было?
– Было. Правда, она еще плохо умела им пользоваться, не
доверяла ему и все стремилась овладеть как можно большим числом методик. Она до
смешного искренне верила в науку и в чужой опыт.
– А потом? Что было потом, после интернатуры?
– Потом? – Он пожал плечами. – Не знаю. Мы
расстались и больше никогда не виделись.
