– В чем дело? Чем вам так не понравился мой вопрос?
– Бестактностью, – брякнула она первое, что пришло в
голову.
– Мило, – усмехнулся Иван Алексеевич. – Вы таким
образом ставите меня на место. Мол, не лезь мне в душу, Заточный, и без тебя
разберусь. Кто ты такой, чтобы я рассказывала тебе о своих бедах. Так?
– Нет, – она растерялась и одновременно
разозлилась, – не так. Зимой вы мне ясно дали понять, что вы – не жилетка
для моих слез. А мне дважды повторять одно и то же не нужно, я вообще-то
понятливая.
– Вы не понятливая, вы злопамятная, – поправил ее
генерал. – Не далее как той же зимой я вам объяснил, что мое поведение
тогда было вынужденным, оно было продиктовано интересами операции, которую мы
проводили в отношении вашего начальника Мельника. Но вы не сочли нужным
извинить меня, обиделись и продолжаете дуться до сих пор. Это неправильно,
Анастасия. Друзей надо уметь прощать. Но, поскольку вы этому еще не научились,
вернемся к Готовчицу. Судя по аккуратности ваших формулировок, есть что-то еще,
о чем вы умалчиваете.
– Есть, – согласилась она. – Все, что я говорила о
Борисе Михайловиче, нужно принимать с большой поправкой на его состояние.
Полагаю, что в обычном состоянии он действительно хороший специалист и может
принести пользу в работе информационно-аналитической службы. А его смешная
попытка произвести впечатление путем немедленной постановки мне диагноза может
объясняться тем, что в нынешних условиях он просто плоховато соображает.
– То есть вы полагаете, что по миновании депрессии,
связанной со смертью жены…
– Я имею в виду другое, – перебила его Настя. –
Дело не в депрессии. Дело в страхе. И винить в этом нужно наших сотрудников.
– А что такое? – спокойно поинтересовался
Заточный. – Вы со следователем с размаху напугали бедного психоаналитика
подозрениями в убийстве собственной жены?
– Да нет, мы с ним ласковы и внимательны, а вот те, кто
проводил проверку Готовчица на благонадежность, сработали топорно. В службе
наружного наблюдения, кажется, не осталось ни одного крепкого профессионала, во
всяком случае, они действуют так неумело и грубо, что Борис Михайлович их
срисовал в ту же минуту, постоянно чувствовал их внимание к своей особе, и
вполне естественно, что это выбило его из колеи. Знать, что за тобой следят, и
не понимать, кто и почему, – развлеченьице, которого и врагу не пожелаешь.
– Бардак, – в сердцах бросил Заточный. – Хорошо,
что вы мне об этом сказали. Завтра же с утра свяжусь с руководством «наружки».
Чтобы разговор был более предметным, я возьму у них фотографии всех, кто
проводил проверку Готовчица, пусть он ткнет пальчиком в тех, кто его пас. Это
будет наглядным уроком того, как не надо работать. И что, Готовчиц сильно
испугался?
– А вы как думаете? Конечно, сильно. Он же обычный человек,
ни в каком криминале не замешанный. Скажу вам больше: он решил, что сошел с
ума. А что еще должен был подумать человек, который знает, что никто за ним
следить не может? Он ничего не украл, никого не убил, с криминальными
структурами дела не имеет. Вот Борис Михайлович и решил, что у него развивается
мания преследования. Хуже того: кто-то взломал дверь и проник в его квартиру,
но ничего не украл. Это вам ни о чем не говорит?
– Вы думаете, тоже наши постарались?
– Уверена. Если они проводили проверку, то вполне могли
захотеть порыться в его бумагах. Вот и порылись. А человек теперь сам не свой
от ужаса. И я не знаю, как его успокоить. Ведь правду сказать нельзя, а
придумать приемлемое объяснение я не могу. Иван Алексеевич, ну сколько же это
будет продолжаться, а? Ну когда у нас появится возможность осуществлять
высококачественную профессиональную подготовку?
– Вероятно, когда вас, Анастасия, назначат министром
внутренних дел, – усмехнулся Заточный. – Не нужно мечтать о
несбыточном. До тех пор, пока государственная казна будет латать тришкин
кафтан, в нашем ведомстве ничего не изменится. Придется терпеть и мириться с
тем, что есть.
Они присели на поваленное дерево, наблюдая за Максимом,
который чередовал подтягивания на турнике с отжиманиями. Настя молча курила,
думая о своем, Иван Алексеевич следил за сыном с секундомером в руках.
– А если вернуться к нашему разговору, который состоялся
зимой? – неожиданно спросил он.
Настя так глубоко ушла в свои мысли, что даже не сразу
сообразила, о чем он говорит.
– К какому разговору? – непонимающе спросила она.
– О том, чтобы вам сменить работу.
– Спасибо, – она слабо улыбнулась, – но я уже не
хочу. Ложка, как говорится, дорога к обеду, а яичко – к Христову дню. Гордеев
вернулся, больше мне желать нечего.
– Так и просидите до самой пенсии в майорских погонах?
– А, вы об этом… Ну что ж делать, значит, просижу. Отчим
считает, что мне нужно попытаться поступить в адъюнктуру, защитить диссертацию
и остаться на преподавательской или на научной работе, тогда есть все шансы
дослужиться до полковника.
– И как вам такой план?
– Да не очень, честно признаться. Преподавать не хочу
категорически, а наука… Что ж, это дело интересное и полезное, но я, знаете ли,
насмотрелась на научных работников, которые, кроме унижения и оскорблений, не
получали за свои научные изыскания ничего. Не хочу оказаться на их месте.
– Ну, ради звезд на погонах можно и унижение
перетерпеть, – заметил генерал, не глядя на нее.
– Вы думаете?
– Знаю.
– Все равно не буду. Не хочу. Звезды – это ваши мальчиковые
игрища, а для девушки честь дороже. Унижаться и терпеть оскорбления я не стану
ни за какие звезды.
– А если без этих самолюбивых страстей? – спросил
генерал. – Если я предложу вам хорошую, интересную работу, пойдете?
– И бросить Гордеева и ребят? Ради чего?
– Ради звезд, ради них, родимых. Поработаете у меня,
получите звание подполковника, не понравится – вернетесь на Петровку. Отпущу по
первому же требованию, обещаю. Мне нужен хороший аналитик.
– Так вы же меня не отпустите, если я вам нужна, –
рассмеялась Настя. – Нашли дурочку.
– А мы с вами вступим в сговор, – весело возразил
Заточный. – Я возьму на работу вас и еще кого-нибудь толкового, вы за
годик научите его аналитической работе, подготовите себе замену – и с чистой
совестью на волю, в пампасы городской преступности.
«А почему, собственно, я сопротивляюсь? – мысленно
спросила себя Настя. – Иван предлагает мне то, о чем я мечтала давно.
Заниматься только аналитикой и не чувствовать себя виноватой в том, что чисто
оперативную работу я делаю от случая к случаю и не в полную силу. Ни перед кем
не оправдываться, не терпеть косые взгляды в коридорах Петровки, не слушать за
спиной противный шепоток о том, что полковник Гордеев создает своей любовнице
тепличные условия. Как начальник Иван не хуже Колобка. Конечно, это совсем
другой стиль, Заточный человек жесткий, крутой, безжалостный, он мне поблажек
делать не станет, но в них и не будет необходимости. Главное – он мужик очень
умный и, безусловно, порядочный. Чего я так цепляюсь за свое место? В майорах
уже без малого пять лет хожу, по хорошему-то почти год назад должна была
подполковника получить. И не в том дело, что мне эти погоны нужны, а в том, что
по погонам, вернее, по их своевременной смене другие начальники и сотрудники
судят о моем уме. Переходила в майорах? Значит, дура, значит, ни на что не
годишься, а может, в личном деле у тебя не все в порядке. Ну-ка посмотрим, что
там, в личном деле-то? Ах, вот оно что, отстранение от работы и служебное
расследование по факту связи с криминальными структурами. Сам Эдуард Денисов в
друзьях у Каменской. Ну и что, что ничего не накопали, это в документах так
записано, мало ли по каким причинам. А на самом деле, значит, запятнана,
прокололась, потому и не двигают по службе, и звание очередное не присваивают».
