– Работал. И на всех этих бизнесменов и предпринимателей у
него была куча компромата. Они его боялись, поэтому платили и молчали. А теперь
его нет в живых. И они хотят получить свои денежки обратно. Или стереть тебя с
лица земли, сломать твою карьеру и жизнь. Саша, я подозреваю, что статья
заказная, это начало акции против тебя. Вспомни, что там написано: передача
умерла, я больше никогда не включу телевизор в привычное время, ведущий истощил
все запасы интеллекта, ни один уважающий себя деятель не сочтет возможным
участвовать в этом шабаше, а если кто и примет участие, то это человек, не
достойный ни внимания, ни уважения, потому что все кругом куплено. И это только
начало. Завтра появится еще какая-нибудь публикация, еще более резкая,
послезавтра – еще одна. Я знаю этот механизм, каждая следующая статья будет все
более грубой и безжалостной, потому что расчет идет на психологию толпы. Первый
удар может быть совсем легким, даже незаметным, но если человек его пропускает
и молча отступает, не давая сдачи, то обязательно следует еще один удар, потом
еще и еще, и в избиение включаются все присутствующие, потому что действует
мощный стадный инстинкт «на добивание». Уже никто не помнит, чем провинился
человек и велика ли его вина, все думают только о сладости нанесения ударов и
наслаждаются видом чужой боли и унижения. Возьми годовые подшивки газет и
проследи развитие любого скандала, ты сам поймешь, как это происходит. Ты прав,
Томилина тут действительно ни при чем. Но тебе должно быть стыдно, что из-за
этой истории пострадал ни в чем не повинный человек.
– Мне не стыдно, – холодно сказал я, – мы,
по-моему, этот вопрос уже прояснили. Чего ты добиваешься? Чтобы я позвонил
Томилиной и извинился? У меня нет ее телефона.
– Как же ты с ней связывался?
– Через Дороганя. Он мне ее сосватал, он же и привез в
студию. Чего еще ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы ты не пропускал удар, пока не стало поздно.
Делай же что-нибудь, Саша, я тебя умоляю!
Ее глаза налились слезами, губы задрожали.
– Я не хочу, чтобы тебя сломали и испортили тебе жизнь.
Положа руку на сердце ты это заслужил, но я люблю тебя и не хочу, чтобы
разразился скандал, который тебя угробит как тележурналиста. Ты вел нечестную
игру, грязную, отвратительную, но ты талантливый человек, ты талантливый
журналист, и будет несправедливо, если все это погибнет.
Я с трудом сдерживался, чтобы не сказать ей все, что думаю
по этому поводу. И любит она меня, и талантливый я, и простить она меня готова
за все мои игрища с грязными деньгами, и о моей карьере-то она заботится,
невзирая на то, что я ухожу к другой женщине и готовлюсь стать отцом (якобы,
ха-ха!). Но я твердо помнил: моя жена хотела меня убить, и если я дам ей
понять, что знаю об этом, мне конец. Я до сих пор жив только лишь потому, что
вовремя нашел возможность отступить, предоставив ей право распоряжаться всем имуществом
и сделав вид, что хочу создать новую семью. Как только она поймет, что все это
вранье, что я знаю о заказе, она меня все-таки убьет. Зачем оставлять в живых
мину замедленного действия, которая может взорваться в любой момент? Поэтому я
должен делать вид, что не знаю ни о киллере, ни о любовнике. И, хлопая ушами,
как африканский слон, слушать Викины истерические выкрики о том, как она меня
любит. Конечно, она была права, если не во всем, то во многом, я-то ни секунды
не сомневался в том, что Витю и Оксану убили те, кто платил за передачи. У
кого-то гонор взыграл. А может быть, еще какие-то причины были, но то, что
взрывное устройство в Витину машину подложили именно «спонсоры», было для меня
несомненно. И статья Хайкиной тоже была направлена против меня, а бедная
беременная толстуха Томилина случайно попала под каток. Дальше все будет
развиваться по той схеме, о которой мне только что так красочно поведала моя
бывшая супруга. Все правильно. Только меня это больше не волнует. Я не
собираюсь оставаться на телевидении, поэтому пусть с моей репутацией делают что
хотят, хоть режут на кусочки, хоть задницу ею подтирают. Я буду работать в
центре у Лутова и заниматься совсем другими программами, которые будут покупать
не только российские каналы, но и телевидение во всем мире.
– И каких же действий, позволь спросить, ты от меня
ожидаешь? – насмешливо поинтересовался я, снова вытягиваясь в
горизонтальном положении. – Кстати, откуда тебе известно, что никакой
Хайкиной не существует?
– Я узнавала. Ты, вероятно, забыл, что мы с тобой вместе
учились на факультете журналистики, и у меня среди газетчиков знакомых не
меньше, чем у тебя. В редакции этой газеты журналистки с такой фамилией нет.
Более того, это имя не является хорошо известным псевдонимом. Очень часто журналисты
материалы по одной проблеме дают под настоящей фамилией, а по другим проблемам
или в других изданиях публикуются под псевдонимами, но в принципе из этого
никто секрета не делает и все обычно знают, чей это псевдоним. А в случае с
Хайкиной никто ничего не знает. Или знают, но не говорят. И это означает, что
дело тут нечисто.
Я не мог не согласиться с ней. Журналисты обожают кичиться
тем, что посмели поднять руку на кого-то, и никогда не скрывают авторства
скандальных материалов, напротив, всячески его подчеркивают: вот какой я
смелый, бесстрашный и принципиальный, смотрите на меня! Если же человек пишет
такой материал, но при этом скрывает свое имя, это уже попахивает «заказухой»,
к тому же хорошо оплаченной.
Вике надоело стоять надо мной в позе оскорбленной
невинности, она присела на краешек дивана рядом со мной, обхватила руками
колени и тяжело вздохнула. Через прозрачную ткань блузки мне было видно, что
бретелька бюстгальтера у нее съехала с плеча, и от этого Вика, изменявшая мне с
провинциальным красавчиком, казалась еще более противной. Я уже с трудом
выносил ее присутствие, особенно такое близкое, и отодвинулся подальше.
– Вика, я хочу спать. И я не собираюсь ничего предпринимать
в связи со статьей. Пойми это раз и навсегда и оставь меня в покое.
Она долго молча смотрела на меня, и глаза у нее были такими
же, как когда-то давно, когда мы ссорились и виноватым был я. Она в таких
случаях глядела на меня с немым укором и выражением безграничной нежности и
сочувствия, потому что знала, что я сознаю свою неправоту, но никогда не
наберусь мужества в ней признаться. Я раньше всегда бывал благодарен ей за это
сочувствие, потому что Вика принимала меня таким, каким я был, и не добивалась
от меня покаянных речей. Она просто знала, что я все понимаю, но ни за что не
скажу нужных слов и не попрошу прощения. Однако сейчас мне ее сочувствие не
было нужно. Она нашла себе другого, она хотела убить меня, чтобы не делить
деньги, и я отрезал Вику от своего сердца, как отрезают от куска сыра
заплесневелый край. Мне было больно, но я это сделал.
Не дождавшись от меня больше ничего, она встала и ушла в
спальню.
* * *
Следователь, которому Татьяна Образцова передала
неоконченные дела, ничего не имел против того, что где-то в сейфе у нее
завалялся не приобщенный к делу протокол. Протокол допроса свидетеля и изъятия
ключей был оформлен задним числом, когда Татьяна еще числилась «при
исполнении». Конечно, это был подлог, но вполне невинный.
