– Сколько времени проводилось наблюдение за
Готовчицем? – спросила Татьяна.
– Неделю.
– Отчеты заказчице представлялись?
– Обязательно. Я их уже наизусть выучила, отчеты эти. Мы
копии сразу же запросили. Ребята буквально на шею сели всем, кто в них
упомянут, глаз с них не спускали – и ничего. Ни одной подозрительной фигуры.
Обычные люди, такие же, как мы с тобой. Коллеги по научной работе и медицинской
практике, пациенты, редактор издательства, выпускающего книгу, в которой у
Готовчица две главы. Надо сказать, он человек не больно общительный, контактов
у него немного. И из дому выходил нечасто. А сейчас, по-моему, вообще не
выходит. У нас только два пути: либо узнать правду у самого Готовчица, либо
выяснить у того человека в агентстве, кому он дал информацию. Вот с двух сторон
и подбираемся.
– Можно, я к нему сегодня съезжу? – попросила Татьяна.
– Ты? Разве ты все еще работаешь? Ты, кажется, говорила, что
уходишь на сохранение, – удивилась Настя.
– Даю прощальную гастроль, – пошутила Образцова. –
Давай я попробую с ним поговорить. Разговор пойдет, естественно, о моей
колдунье, но ведь Готовчиц нас с тобой никак не связывает и о событиях,
предшествовавших убийству жены, будет со мной разговаривать более свободно, не
следя за каждым словом. Если ему, конечно, есть что скрывать.
Идея показалась Насте перспективной. И, кроме того, она
хотела снова поехать в Жуковский. Свекру сделали операцию, вчера она вместе с
Алексеем просидела в больнице до глубокой ночи. Они с мужем говорили о чем
угодно, только не о том, из-за чего, собственно, и возник конфликт, но ей
показалось, что Леша уже не сердится. В любом случае она должна быть рядом с
ним, потому что он переживает за отца. И потому, что все может в любой момент
обернуться трагедией. Нельзя оставлять Чистякова одного.
* * *
Ровно в шесть вечера раздался звонок в дверь. Он привычно
испугался, помертвел, но сумел справиться со страхом. На часах шесть, это она,
Каменская, женщина из уголовного розыска. Одна из многих, кто занимается
убийством Юли. Но на пороге стояла та, другая, которую он определил для себя
как многодетную и обремененную хозяйством нескладную толстуху, готовящуюся в
очередной раз стать матерью. Он сперва удивился, но потом успокоился. Когда к
нему приходил въедливый и дотошный Гмыря или красивый паренек Лесников, Борис
Михайлович напрягался и каждую минуту ждал подвоха. С женщинами всегда проще
иметь дело, а уж с такой, как эта…
С того момента прошло почти полтора часа. И вот он сидит
перед ней и не понимает, о чем она спрашивает. То есть слова все понятные,
знакомые, но мозг упорно отказывается понимать страшный смысл ее вопросов.
– У вас были ключи от квартиры Пашковой. Я точно знаю, что
они были. Где они сейчас?
Она задает этот вопрос уже в третий или четвертый раз, а он
все не может ответить.
– Хорошо, я отвечу сама, – спокойно произносит
женщина-следователь, и в этот момент Готовчиц почему-то пытается вспомнить, как
ее зовут. Ведь она же говорила, называла имя, и в прошлый раз, и сегодня, когда
пришла. А он не помнит.
– Ключи вы выбросили на Мясницкой, когда в последний раз
вышли из квартиры Инны Пашковой. Я не спрашиваю, зачем вы к ней приходили,
потому что и так знаю. Вы использовали ее как дармовую рабочую силу, вы
эксплуатировали ее талант, чтобы выглядеть в глазах своих пациентов
проницательным и квалифицированным специалистом. С чем вы приходили к ней? С
цветами и шампанским? Или с диктофоном, на который были записаны ваши беседы с
пациентами во время сеансов? Она любила вас все эти годы и все эти годы
доказывала вам, что тоже кое-что умеет. Вероятно, вы постоянно в этом
сомневались. Во всяком случае, давали ей понять, что цените ее невысоко. И она
доказывала вам, что вы ошибаетесь. Вы помните, как она специально пришла
когда-то, чтобы показать вам свой диплом? И как просила, чтобы для прохождения
интернатуры ее направили именно к вам, в клинику, где вы заведовали отделением?
Все ваши сказочки про стандартный и ничего не значащий роман врача-интерна и
завотделением – это полная чушь. Ваш роман начался гораздо раньше, Инна была
беременна от вас, но ребенок так и не родился. И не смейте мне говорить, что вы
этого не знали. Борис Михайлович, я не требую от вас ни подтверждения, ни
возражений по поводу только что сказанного. Я хочу, чтобы вы мне сказали, что
произошло во время вашей последней встречи и почему вы выбросили ключи? Только
это.
Она замолчала, подперла рукой подбородок и стала смотреть на
него своими темно-серыми глазами терпеливо и внимательно. Он молчал.
– Я не уйду отсюда, пока вы мне не ответите, – сказала
она.
Он молчал. И вспоминал тот ужас, который охватил его, когда
он привычно открыл дверь Инны своими ключами, вошел и увидел ее лежащей на
полу, в луже крови, избитую и истерзанную. Он не убивал ее, нет. Он никогда не
поднял бы на нее руку. Он ее боготворил, он ею восхищался, как восхищаются
людьми, которые умеют делать что-то невероятное.
Он ее не убивал. Но он оставил ее без помощи, хотя можно
было вызвать врачей и спасти ее. Он постоял в оцепенении над окровавленным
телом, повернулся и ушел, тихонько захлопнув за собой дверь. И, выйдя из
подъезда, выбросил ключи.
– Я ее не убивал, – наконец выдавил он.
– Я знаю, – тихо ответила следователь. – Никто не
станет убивать курицу, несущую золотые яйца. Инна была вашей правой рукой. В
сущности, она была вами, потому что вы слабый психоаналитик, а все ваши успехи
в лечении пациентов – это ее заслуга. Со случаями попроще вы справлялись сами,
а с более сложными – шли к Инне за помощью. Вы честно просили ее помочь или
продолжали делать вид, что экзаменуете ее, предлагая в виде тестов записи ваших
бесед с пациентами?
– Я любил ее, – пробормотал он едва слышно.
– А вот это неправда, – мягко поправила она. – Это
Инна вас любила, а не вы ее. Она любила вас безрассудно и преданно, вы были
главным человеком в ее жизни, и она ничего не могла с этим поделать, несмотря
на то, что прекрасно умела разбираться с аналогичными проблемами других людей.
К ней приходили десятки женщин, которые не могли собственными усилиями вырвать
из сердца тягу к мужчине и перестать ему подчиняться, и этим женщинам Инна
помогала. А себе – не могла. И вы, Борис Михайлович, этим пользовались
совершенно беззастенчиво. Скажите-ка мне, ваша жена знала о связи с Пашковой?
– Нет!
Он сказал это быстро, громко и уверенно, словно сама мысль
показалась ему кощунственной.
– Вы точно знаете?
– Точно. Юля никогда… Нет, что вы… Нет. Она не могла ничего
знать.
– Может быть, у нее появился повод подозревать об этом?
Подумайте, не сказали ли вы что-нибудь такое… неосторожное. Или, может быть,
сделали что-то необычное.
– Нет. Почему вы спрашиваете? Разве Юля кому-нибудь
говорила, что подозревает меня в неверности?
