Удивительным или, если хотите, странным в этой истории было
только одно: повод для убийства. А заодно и для взлома квартиры. Если Готовчиц
не лжет, то все дело заключалось в каком-то имени. В каком? И что это за имя,
которое пытались узнать сначала у Инессы, а потом вломились в квартиру к
Готовчицу?
Татьяна очнулась от раздумий и обнаружила, что уже дошла
почти до самого дома. Вон и подъезд виден, осталось пройти несколько десятков
метров. Но при мысли о пустой квартире ей вдруг стало грустно. Все ее покинули.
Стасов занят дочкой, Иришка – своим новоявленным женихом, а она осталась совсем
одна, никому не нужная, кроме, может быть, журналистов, которые вдруг увидели в
ней лакомый кусочек и вознамерились, как следует его поджарив, преподнести
читателям в виде пикантного блюда, обрамленного гарниром из сплетен и домыслов.
Она решила, что домой не пойдет. Пока не пойдет. Прекрасный
майский вечер, еще совсем светло, в воздухе приятно переливается свежая
прохлада, омывая яркую сочную зелень. А беременным полезно не только ходить, но
и дышать кислородом. Татьяна огляделась и заметила симпатичную скамеечку, рядом
с которой росли два мощных дуба. Вот там-то она и посидит.
Итак, имя. Пройдем весь путь сначала. Преступникам нужно
было некое имя, которое они надеялись найти в записях Инессы. Они его не нашли,
поскольку Инесса наделяла своих клиентов выдуманными именами. Тогда они пришли
к ней и стали задавать вопросы. Судя по всему, Пашкова не торопилась давать
ответ, иначе они не истязали бы ее. Сказала она им в конце концов это имя или
нет? Вариант первый: сказала. Тогда зачем они залезли в квартиру Готовчица?
Вариант второй: не сказала. Потеряла сознание, преступники решили, что она
мертва, и начали искать заветное имя в записях Готовчица. Чье имя может
оказаться в бумагах и Инессы, и ее любовника? Ответ очевиден: имя одного из
пациентов профессора. Но тогда возникает другой вопрос: почему Инесса не назвала
его? Почему пожертвовала своей жизнью, но сохранила тайну? Ради кого она могла
так поступить? Ради человека, который ей очень дорог. Но все свидетельствует о
том, что таким человеком в ее жизни был только профессор Готовчиц. Нет, не
складывается…
За спиной послышался шум мотора, Татьяна оглянулась и
увидела машину, которая остановилась прямо возле ее подъезда. Из машины вышли
двое мужчин, один постарше, другой совсем молодой, обвешанный фотоаппаратурой.
Остановившись возле подъезда, они стали живо что-то обсуждать, поднимая голову
и разглядывая окна. Тот, что помоложе, обернулся, увидел Татьяну, что-то сказал
мужчине постарше. Они еще какое-то время посовещались, потом повернулись и
дружно двинулись к ней. Примерно на полпути они вдруг убыстрили шаг, и лица их
при этом засияли, как медные чайники.
– Простите, пожалуйста, вы – Татьяна Томилина? –
запыхавшись, спросил молодой фотограф.
Татьяна попыталась быстро сообразить, не прикинуться ли ей
дурочкой, но не успела ничего ответить, как фотограф быстро заговорил:
– Как нам повезло! Мы же специально к вам ехали. Номер дома
знали, а номер квартиры нам не сказали. Мы уж собрались по соседям идти,
спрашивать, где живет известная писательница. А тут вы сами…
– Что вам угодно? – сухо спросила она.
Общаться с журналистами не было ни малейшего желания. И
настроение не то, и после двух последних публикаций симпатии они не вызывали.
– Нам угодно интервью! – резво выпалил молодой.
Но тот, что постарше, осторожно взял его за плечо и
отодвинул в сторону.
– Не сердитесь на нас, Татьяна Григорьевна, – мягко
сказал он. – Мы не хотели нарушать ваше уединение. Я понимаю, в вашем
положении вам хочется покоя и тишины, и наше появление, наверное, вас
раздражает. Но я хочу, чтобы вы знали: мы глубоко возмущены тем потоком оскорблений,
который вылился на вас. Мы бы хотели опубликовать совсем другой материал и
реабилитировать ваше имя.
– Не надо преувеличивать, – холодно ответила
Татьяна. – Речь идет всего о двух статьях, так что о потоке оскорблений
говорить, по-моему, преждевременно. Я не нуждаюсь в реабилитации.
– Почему о двух? – удивился журналист. – Их как
минимум семь или восемь. Вот, они все у меня с собой, я специально их захватил,
чтобы, задавая вам вопросы, дать вам возможность ответить на каждую.
– Восемь? – переспросила Татьяна, с трудом шевеля
онемевшими губами. – И что же в них написано?
– А вы действительно не знали? – встрял
фотограф. – Что вы, вся Москва только о них и говорит.
Журналист, который постарше, достал из висящей на плече
сумки папку и протянул Татьяне.
– Хотите ознакомиться?
– Да, – кивнула она.
– А интервью дадите?
– Не знаю. Сначала я прочту это, а потом решу. Погуляйте
пока, – сказала она таким же тоном, каким иногда выпроваживала из кабинета
подследственных со словами «Подождите в коридоре».
Журналист и фотограф послушно отошли на некоторое расстояние
и стали что-то обсуждать вполголоса. Татьяна открыла папку и начала читать
статьи, заголовки которых были отмечены желтым маркером. С каждым прочитанным
абзацем ее охватывали недоумение и обида.
«Книги Томилиной – плохое подражание западным образцам,
столь же неумелое, как печально известные „Жигули“, которые делались по образцу
„Фиата“…» Но она никогда не старалась подражать кому бы то ни было, она писала
так, как чувствовала и думала сама. И все ее книги были о России, о сегодняшнем
дне, о людях, которые ходят по улицам рядом с нами и пытаются решить свои чисто
российские жизненные проблемы. При чем тут западные образцы?
«Госпожа Томилина выпекает свои книжонки как блины, и такая
невероятная скорость наводит на мысли о том, что на нее работает целая бригада
литературных рабов. Не случайно, наверное, произведения, подписанные ее именем,
порой разительно отличаются друг от друга по стилю». Какие рабы? О чем говорит
автор этой статьи? Все книги от первой буквы до последней точки написаны ею
самой. И множество людей может это подтвердить, да хоть та же Ира, на глазах у
которой Татьяна творит свои повести и романы. А что касается стиля, то Татьяна
сама стремится писать книги по-разному, чтобы не повторяться. Одни вещи у нее
получаются неспешными, задумчивыми и наполненными психологией, другие –
динамичными и более крутыми, третьи – таинственными и страшными. Но ведь нельзя
все время писать одинаково, это ей самой скучно! И нельзя писать в одном стиле
о разных преступлениях и о разных проблемах. А вот теперь это истолковано как
признак того, что она пользуется чужим трудом и чужим талантом, присваивает
себе чужую славу, и вообще она этой славы совершенно недостойна, потому как
произведения ее написаны плохо.
«Вероятно, скоро нам придется распроститься с автором
популярных детективов Татьяной Томилиной. Произведения ее раз от раза
становятся все слабее и скучнее. Талант, и без того небогатый от природы,
постепенно иссякает. Если первые ее книги мы читали запоем, то, взяв в руки ее
новые повести, мы с трудом продираемся сквозь путаницу слов и оставляем это
бесплодное занятие уже на тридцатой странице, не испытывая ни малейшего
интереса к тому, кто же все-таки преступник». Господи, неужели это правда? Но
ведь никто ей этого не говорил… Ни Ира, которая читает каждую вещь в рукописи,
ни Стасов, ни Настя Каменская, которая (Татьяна это точно знает) читала все ее
книги. Может быть, они ее щадили? Но издательство тоже никогда никаких
претензий не предъявляло, ее не просили переделать вещь, усилить какую-то
линию, что-то убрать, что-то добавить. Это означало, что книги ее по-прежнему
раскупаются хорошо и читателям нравятся. Так в чем же дело? Просто в
несовпадении вкусов журналистов и читателей? Может быть, и так.
