– Отря-ад… смир-рно!
Двести сорок каблуков щелкнули разом, и в тот же миг ружья были взяты к ноге. Солдаты замерли, пристально глядя прямо перед собой. Кто-то бессознательно чуть повернул голову, скосил глаза, пытаясь увидать приближающихся офицеров.
– Эй, ты, там! Голову прямо!
Тишина, только ветер подвывает да скрипит гравий под офицерскими сапогами. Легонько позвякивают шпоры полковника и адъютанта. Батальонный старшина, вытянувшись, рапортует:
– Все налицо, сэр!
Полковник в ответ подносит руку к козырьку.
– Вторая шеренга, шаг назад… марш!
Раз-два. Шестьдесят пар ног переступили разом, как одна.
– Вторая шеренга, стоять… вольно!
Полковник обошел первую шеренгу, подолгу оглядывая каждого, придираясь к каждой мелочи. У одного солдата окоченели пальцы, и он уронил ружье.
– Сержант Хикс, запишите фамилию и номер, внесите в штрафной список.
– Слушаю, сэр.
Потом первая шеренга стояла вольно, а полковник уже менее тщательно проверял вторую. Смеркалось, а ему предстояло еще сказать напутственное слово. Он остановился шагах в тридцати перед строем, остальные офицеры стояли сзади. Молодой адъютант держал у правого бедра хлыст, точно маршальский жезл. Полковник, чудаковатый, но безобидный болван, которого с благодарностью возвратили из Франции в начале первого же похода, заговорил:
– Унтер-офицеры и солдаты восьмого Апширского полка! Вы… э-э… отправляетесь в действующую армию. Э-э… м-м… верю, что вы исполните свой… э-э… долг. Мы не тратили… м-м… не жалели сил, чтобы подготовить из вас умелых воинов. Будьте всегда подтянутыми и опрятными и не забывайте… э-э… не теряйте солдатской выправки. Вы должны… э-э… высоко держать знамя вашего полка, который… э-э… м-м… всегда был на отличном счету в британской армии. Я…
Чуть внятное: «Дубина», «Дерьмо паршивое», «Старый индюк», – прошелестело в рядах, так тихо, что офицеры не услыхали, но чуткое ухо батальонного старшины, не различив слов, все же уловило непорядок, и, прерывая разглагольствования полковника, раздался его трубный глас:
– Тихо вы, там! Порядок в строю! Сержант Хикс, записать фамилии!
Минута тишины. Потом батальонный старшина снова заорал:
– В четыре пятнадцать построиться перед оружейным складом в чистой рабочей одежде, сдать оружие. Да чтоб ружья почистить и смазать! С плаца расходиться без разговоров!
Тем временем адъютант говорил о чем-то с полковником; затем тот пошел прочь; адъютант, отдав ему честь, направился к батальонному старшине.
– Ладно, старшина, вы и остальные унтер-офицеры, которые не отправляются с отрядом, можете быть свободны. Я сам отпущу людей.
– Слушаю, сэр.
Адъютант подошел к строю и остановился, упершись правой рукой в бедро. Заговорил медленно, но решительно:
– Стоять вольно. Вольно. Забудьте, что вам тут сейчас сказал батальонный. Ружья составьте в козлы, но постарайтесь, чтобы они у вас были чистые, не то с меня взыщут… Боюсь, мы вас изрядно погоняли, ведь теперь такая система – усиленное обучение, но, сами понимаете, так полагается. Жаль, что мы не отправляемся, как одна часть, но теперь всюду батальоны разбиваются на отряды. Когда будете на месте, не забывайте беречь ноги, теперь за больные ноги полагается военный суд. Да не спешите высовывать головы из укрытия. Я скоро должен ехать вдогонку, так что, надеюсь, в атаку пойдем вместе. До свиданья. Желаю всем вам всего самого лучшего.
– До свиданья, сэр! Спасибо, сэр. И вам того же, сэр. До свиданья, сэр.
– До свиданья. Отряд, смирно! На плечо! Разой-дись!
Отряд повернул направо, и все разом вскинули ружья, отдавая честь адъютанту.
Почти уже стемнело; солдаты шли к казарме беспорядочной толпой, возбужденно переговариваясь:
– А дальше что будет?
– Строиться в восемь тридцать, отправка в девять.
– Кто сказал?
– Приказ по батальону.
– Болван этот Брэндон, дерьмо паршивое, меня прямо затошнило от его болтовни. «Не теряйте солдатской выправки» – черта с два! В окопах-то, в грязи по брюхо!
– Проклятый старый…….
– А вот адъютант парень неплохой.
– Ну, этот – настоящий джентльмен, ничего не скажешь.
– Кто сам вышел из рядовых, того сразу видно.
– Хотел бы я знать, каково там, в окопах.
– Попадешь – узнаешь.
– Завтра вечером об эту пору, верно, уж будем там.
– Заткнись, Ларкин, и не трусь.
– А я и не трушу.
– Капрал, а капрал! В котором часу нынче строиться?
– Спроси дежурного сержанта.
– Пора чай пить. Пошли, ребята!
В восемь тридцать снова построились. Тьма была хоть глаз выколи, с запада порывами налетал холодный, сырой ветер. Все унтер-офицеры были на плацу с зажженными фонарями, которые двигались, взлетали, замирали в темноте, точно блуждающие огоньки. Солдаты стояли готовые к походу, в шинелях, без винтовок и холодного оружия. Минутами узда армейской выучки уже не могла сдержать их возбуждения, перешептыванье в рядах нарастало, переходило в глухой гул, но его тотчас обрывал окрик батальонного старшины:
– Эй, там! Отставить разговоры!
Долго тянулась перекличка по списку при неверном свете фонаря. Услыхав свое имя, каждый, щелкнув каблуками, отзывался:
– Здесь, сэр.
– Номер тридцать одна тысяча восемьсот девятнадцать, Уинтерборн Джордж.
– Здесь, сэр.
– Кажется, все, старшина?
– Так точно, сэр!
– Через пять минут выступайте.
– Есть, сэр!
В темноте строй беспокойно колыхнулся. Уинтерборн покосился налево – шеренга едва различимых силуэтов уходила во тьму, и дальних разглядеть не удалось, словно строй этот тянулся в бесконечность.
– Отряд… смирно! Ряды вздвой! Правое плечо вперед… шагом… арш!
Они оказались вплотную за полковым оркестром, который сразу грянул походную песню, хорошо знакомую всему отряду:
Ну, как мне подзаправиться,
Коль я не вестовой?
Прошагали по надоевшему плацу, вышли из крепостных ворот к раскачивающемуся подъемному мосту, где часовые, пропуская отряд, взяли на караул.
– Левое плечо вперед! Сбить шаг!
Оркестр умолк. Не в ногу прошли по мосту.
А потом отряд спускался с холма по длинной извилистой дороге, ведущей через деревню на станцию. Местные жители, все больше молодые девушки, поодиночке, по две, дожидались по обочинам и шли рядом. Они окликали своих дружков и знакомых, и солдаты, возбужденные крутой переменой в своей судьбе, осмелев, отвечали им, хоть и шли в строю. Равнение держали уже не так строго, а когда вступили в деревню, ряды совсем сбились. После непроглядной тьмы свет редких газовых фонарей на деревенской улице слепил глаза.
