Взошел тонкий серп молодого месяца, и в воздухе разлился холодный слабый свет. То с немецкой, то с английской стороны взлетали осветительные ракеты, и в слепящем сиянии отчетливо выступала мертвая, пустынная земля, вся в клочьях колючей проволоки, изрытая воронками. Уинтерборн с офицером перелезли через бруствер, поползли по ямам и рытвинам, миновали то место, где кончался подкоп. Офицер нырнул в воронку, вырытую снарядом как раз перед проволочными заграждениями. Уинтерборн – за ним.
– Лежите здесь, – шепнул офицер. – Смотрите в оба. Если заметите немецкий дозор, стреляйте и поднимите тревогу. Направо, за проволоку ушел наш дозор, так что смотрите как следует, в кого стреляете. Тут в воронке припрятана парочка ручных гранат. Через час вас сменят.
– Слушаю, сэр.
Офицер пополз прочь, а Уинтерборн остался один на «ничьей земле», шагах в двадцати пяти от передовой линии английских окопов. Ему слышны были глухие, мягкие удары и чуть внятное бормотанье – это саперы работали кирками и лопатами и переговаривались шепотом. С английской стороны, свистя, взвилась осветительная ракета, и он напряг зрение, всматриваясь, нет ли поблизости вражеского дозора. Но увидел лишь путаницу немецких проволочных заграждений, вражеский бруствер, кое-где поврежденный, воронки, какие-то обломки да торчащий пень срезанного снарядом дерева. В тот миг, как пылающий магний стал опускаться к земле, дорисовывая ослепительную параболу, громко, точно мотоцикл, затрещал пулемет, скрытый в тридцати шагах от Уинтерборна. Он вздрогнул от неожиданности и едва не спустил курок. Потом все стихло. Позади кто-то надрывно закашлялся; тотчас издали донесся глухой кашель немецкого наблюдателя. Странные, пугающие звуки в мертвенном свете луны. Щелкнул выстрел. Было нестерпимо холодно. Уинтерборна била дрожь – и от холода и от возбуждения.
Тянулись нескончаемые минуты. Он мерз все сильнее. Порою то свои, то чужие снаряды с воем проносились над головой и разрывались где-то далеко. Слева, ярдах в четырехстах от Уинтерборна, раздались один за другим оглушительные взрывы. Напрягая зрение, он уловил вспышку, и тотчас поднялся черный столб дыма, взлетели обломки. Он еще не знал, что это работа минометов, грозных немецких «минни».
Прошло примерно три четверти часа, они не принесли ничего нового. Уинтерборн все сильнее коченел, ему казалось, что он провел здесь часа три, не меньше. Должно быть, о нем забыли! Его трясло от холода. Вдруг ему показалось, что справа за проволокой что-то шевелится. Сжавшись, как пружина, готовый поднять тревогу, он глядел во все глаза. Да, там, за проволокой двигалось что-то темное. Замерло и словно растворилось в темноте. Потом поблизости зашевелилась еще одна тень и еще. Это дозор, и направляется он к проходу в заграждениях, что как раз напротив Уинтерборна. Свои или немцы? Он нащупал гранаты, взял карабин наизготовку и ждал. Тени ближе, ближе. Когда они были уже у самой проволоки, Уинтерборн громким шепотом окликнул:
– Стой! Кто идет?
Все три тени мгновенно скрылись.
– Стой! Кто идет? – повторил он.
– Свои, – послышался тихий ответ.
– Пароль – или буду стрелять.
– Фонарь.
– Ладно, идите.
Один за другим они поползли к нему через просвет в проволоке. На всех троих были вязаные шлемы, в руках – револьверы.
– Вы – дозор? – прошептал Уинтерборн.
– А кто, по-твоему? Санта Клаус
, что ли? Кой черт ты тут сидишь?
– Позади саперы работают, ярдах в пятнадцати.
– Ты сапер?
– Да.
– Огарка не найдется, друг?
– Нет, к сожалению. Нам свеч не выдали.
Дозорные поползли дальше, Уинтерборн слышал, как их тревожно окликнули саперы из подкопа, слышал отзыв: «Фонарь!» В ту самую минуту, как дозорные перелезали через бруствер, немцы пустили осветительную ракету. Выстрелил немецкий наблюдатель, затрещал пулемет. Дозорные кубарем скатились в окоп. Пулеметная очередь хлестнула над Уинтерборном – взз… взз… взз… Он скорчился в своей воронке. Взз… взз… взз… И тишина. Он поднял голову и продолжал наблюдать. Минуты две-три было совсем тихо. Саперы в подкопе, наверно, бросили работу, оттуда не доносилось ни звука. Он напряженно вслушивался. Ни звука. В жизни своей не слыхал он такого жуткого, гнетущего, гробового молчания. Никогда он не думал, что смерть так убийственна. Уничтожение, конец бытия, мертвая планета мертвецов, застывшая неподвижно в мертвом времени и пространстве… Чувство это пронизывало его до мозга костей вместе с холодом. Он содрогнулся. Какой оледеневший, пустынный, мертвый мир, все разбито, изломано, все оцепенело. И вдруг – крак! – щелкнула винтовка, и где-то в полумиле справа грянули залпы полевой батареи. Вновь затрещали пулеметы. И гром и треск были истинным облегчением после той гнетущей мертвой тишины.
Наконец приполз унтер-офицер и привел ему смену. Как раз когда они доползли до него, над головой вспыхнула немецкая ракета. Все трое замерли, прильнув к земле, над ними засвистали пули: взз… взз… взз… – это немецкий пулеметчик длинной очередью, как метлой, прошелся по брустверу английского окопа. Колючая проволока перед Уинтерборном вдруг взвилась в воздухе, перебитая низко пролетевшей пулей. Совсем близко – в каких-нибудь шести дюймах над головой.
Они с унтер-офицером поползли назад к сапе. Уинтерборн мешком свалился вниз и оказался лицом к лицу с взводным командиром, лейтенантом Эвансом. Уинтерборн не мог унять дрожь, он промерз до костей. Все тело застыло, пальцы были как деревянные, ноги до колен мучительно ныли. Да, недаром адъютант на прощанье советовал солдатам беречь ноги. Хватит пренебрегать гусиным салом и костяным маслом.
– Холодно? – спросил лейтенант.
– Лютый холод, сэр, – ответил Уинтерборн, стуча зубами.
– Выпейте-ка, – Эванс протянул ему фляжку.
Окоченевшей, трясущейся рукой Уинтерборн взял фляжку, горлышко застучало о зубы. Он глотнул крепчайшего армейского рому и чуть не задохся, глотку обожгло, на глазах выступили слезы. И тотчас он почувствовал, что смертельный холод внутри начинает отпускать. Но его все еще трясло.
– Да вы совсем промерзли, дружище, – сказал Эванс. – Такого мороза, кажется, еще не бывало. Не та погода, чтобы лежать на «ничьей земле». Капрал, придется сменять там часовых каждые полчаса, час на таком морозе – слишком много.
– Слушаю, сэр.
– Хотите еще рому? – спросил Эванс Уинтерборна.
– Нет, спасибо, сэр. Я уже отошел. Поработаю лопатой, тогда совсем согреюсь.
– Нет, берите винтовку и идите за мной.
И лейтенант быстро зашагал по окопу: надо было проверить, как работают саперы в других местах. Отойдя на сотню ярдов, он выбрался за тыльный траверс; Уинтерборн тяжело полез следом – окоченевшие ноги еще плохо слушались его, мешала винтовка и тяжелое снаряжение. Эванс протянул ему руку и помог взобраться наверх. Отшагав еще сотню ярдов по краю окопа, они пришли к месту, где несколько партий саперов готовили позиции для минометов. Унтер-офицер заметил Эванса и его спутника и вылез из ямы им навстречу.
