— Ну и что же, если попали?
— Ничего, ничего, я это так, из праздного любопытства, — чуть слишком поспешно сказал граф.
— Ничто не бывает просто так, мой дорогой граф, — слегка съязвил Казанова. — Даже праздное любопытство.
— Что ж, кавалер, — сказал граф, увидев свою ошибку, — позвольте признаться: любопытство у меня не праздное. Мне бы хотелось посмотреть эти книги… Нельзя ли уговорить вас одолжить мне их? Человеку уважаемому и, конечно, такому же адепту?
Казанова медленно и торжественно покачал головой — с таким видом, точно на нем лежала огромная ответственность.
Граф понял свою ошибку.
— Или же, — многозначительно добавил он, — возможно, вы согласились бы расстаться с ними — за вознаграждение?..
— При условии, конечно, что вознаграждение будет соответственным… — начал Казанова.
— А также при условии, что у вас по-прежнему есть эти книги, — вставил граф, сверля его острым взглядом.
Казанова медленно, по-стариковски медленно, поднялся с кресла, всем своим видом выражая серьезность и значительность, хотя внутри у него сидел дьяволенок и хихикал, так что Казанова с трудом подавлял подступавшие к горлу смешки. В торжественном молчании, с загадочным выражением лица он открыл в своем столе из розового дерева потайной ящик и извлек шкатулку слоновой кости, на которой были вырезаны пентаграмма и знаки Зодиака. С величайшей осторожностью он достал из нее небольшой, замызганный и потрепанный манускрипт. Поцеловав его в знак явного уважения, а на самом деле с тем же чувством, с каким игрок целует фишку, Казанова осторожно положил манускрипт графу на руки.
— Орелланус! — Нет слов, чтобы описать тот тон, каким Сен-Жермен произнес имя этого забытого писателя — тут был и благоговейный трепет, и невольно прорвавшиеся интонации опытного шарлатана, и алчность, а также жгучее любопытство библиофила… — Орелланус Петреус! Пропавшая книга египетских тайн! Ключ к разгадке пирамид и иероглифов! Каким же образом вам удалось завладеть этим сокровищем?
Казанова улыбнулся. На его счастье, свет от камина был слишком неверным, и граф не мог ни прочесть выражение лица Казановы, ни рассмотреть манускрипт, который тот держал в руках. При ясном же свете и то и другое тотчас вызвало бы у графа подозрение. Ну а Казанову раздирало с полдесятка сомнений. Искренно ли удивление графа? Возможно ведь, что Вальдштейн лишь упомянул о существовании очень редкой оккультной книги, но не назвал, какой именно. И насколько сильно желание Сен-Жермена ее иметь? Какую сумму он готов и может за нее выложить? Только ни в коем случае нельзя давать ему разглядывать манускрипт. А Сен-Жермен, пригнувшись к жаркому пламени, уже жадно всматривался в придуманные Казановой иероглифы…
Казанова быстро нагнулся, и, прежде чем Сен-Жермен успел сообразить, что происходит, манускрипт был уже в руках Казановы, а затем снова лежал в резной шкатулке из слоновой кости.
— Зачем вы это сделали? — в досаде воскликнул граф.
Казанова не сразу повернулся к нему, делая вид, будто занят укладыванием шкатулки в ящик стола, на самом же деле ему нужно было время, чтобы стереть с лица пот, а с губ лукавую улыбку.
— Дорогой мой граф, — вкрадчиво произнес он, снова усаживаясь в кресло. — Вы должны меня извинить… но… по вашим же словам, вы человек чрезвычайно старый… и могли уронить эту бесценную книгу в огонь — так близко поднесли ее к нему.
— Что за глупости, милостивый государь! — Глаза Сен-Жермена вспыхнули от ярости и досады. — Сейчас же верните мне книгу! Я настаиваю…
— Вы забываетесь. — В голосе Казановы зазвучали дерзкие нотки. — Книга ведь не ваша, а моя.
— Вы ее недостойны, — гневно возразил граф. — Она не откроет вам своих тайн…
— Все возможно, — холодно произнес Казанова.
— Да вы!.. — От ярости граф чуть не оскорбил Казанову, но сумел сдержаться. Весьма прискорбно, конечно, что человеку благородных кровей, графу де Сен-Жермену, приходится отступить перед этим картежником-шулером, этим итальянцем-авантюристом, этим юбочником, этим королевским сводником, этим осквернителем святых таинств… все так, так, но, если хочешь получить книгу, лучше держать сокровенные мысли in petto — в тайниках души.
— Да вы же… — повторил граф уже другим тоном, — вы неверно меня поняли, дорогой кавалер. Я хотел лишь сказать, что нужны определенные познания, определенное посвящение в тайны… Но не будем об этом. Самое важное, что у вас есть бесценный Орелланус. Однако же меня обижает ваш отказ поделиться им с давним и преданным другом.
— Я готов продать манускрипт… за некую цену, — просто сказал Казанова.
Граф вздрогнул, точно его обжег муравей. Ему не понравился неожиданно деловой поворот разговора. Это могло предвещать нечто малоприятное — видимо, Казанова намеревается запросить немалую цену за то, что, как ему известно, стоит того.
— Дорогой мой граф, — не без осуждения произнес Казанова, — вы, кажется, удивлены и даже задеты моим скромным предложением. Будьте же разумны. Вы хотите иметь книгу — я это вижу, не отрицайте. И я знаю, почему вы хотите ее иметь. Мой манускрипт, бесспорно, единственный — другого экземпляра этой книги на свете нет. Я почерпнул из нее поразительные вещи, но чего только из нее не извлечете вы? Такие чудеса, такие чудеса!..
Граф буркнул что-то нечленораздельное.
— А теперь, — продолжал Казанова тем особенно сладким голосом, какой, видимо, появляется у всех торговцев знаниями, когда они хотят получить высокую цену за нечто, как им известно, не стоящее ни гроша. — Теперь я готов отдать сей великий, сей уникальный, сей бесценный труд вам…
Казанова приостановился, словно кошка, которая замирает, вытянув лапу с острыми когтями и готовясь нанести мыши смертельный удар, — граф быстро поднял на Казанову взгляд, пытаясь при свете угасающего огня разобрать выражение его лица.
— …для изучения, — с улыбкой договорил Казанова, соблаговолив положить конец напряженному ожиданию.
Глаза у графа стали скучными, и он чуть глубже ушел в кресло, ожидая услышать цену.
— Что я у вас за это попрошу? — задал риторический вопрос Казанова, и его пылкое воображение итальянца воспламенилось при мысли о том, какую великолепную роль ему предстоит сыграть. — Денег? Власти? Знаний? Женщин? Все это — прекрасные дары, дивные наслаждения! Но что они значат для бедного старика вроде меня? Что мог бы я купить на деньги и на что мне власть? Слишком много пришлось мне познать того единственного (не считая оккультных наук), что стоит знать, — горькой правды жизни. Что же до женщин, то прелестнейшие и распутнейшие из них могли бы ранить мое сердце, но мою плоть им уже не возбудить. Все эти дары и вообще все, что представляется как summa bona
[13]
, — все это ни к чему без того дара, которым, если вы говорите правду, вы и только один вы из всех рожденных от семени мужчины и плоти женщины можете облагодетельствовать… — Он помолчал, и внезапно угасший в камине огонь, когда от яркого пламени вдруг остаются лишь тускло рдеющие уголья, подчеркнул многозначительность паузы. — Без жизни? Вечной жизни, тайну которой, судя по вашим словам, вы знаете. Не глупого обмана, не абстрактной жизни, которую предлагают фанатики, чтобы обобрать дураков, а жизни настоящей, в этом мире, сейчас, жизни с искрой молодости и теплом любви в крови! Дайте мне пятьдесят лет молодости, даже десять, и Орелланус ваш!
